Жослен говорил настолько искренне, настолько проникновенно, а по его щекам, которые вполне можно было принять за девичьи, катились такие крупные слезы, что игуменья, избавив его от дальнейших расспросов, распорядилась отвести новоявленную «сестру Колетт» в келью, недавно освободившуюся вследствие безвременной кончины одной из христовых невест.

Разумеется, это обстоятельство ни в коей мере не могло смутить душевный покой закоренелого плута, и он уже спустя несколько дней чувствовал себя в обществе полусотни монахинь столь же непринужденно, сколь чувствует себя щука в окружении доверчивых пескарей.

Он уже наметил первых своих жертв, среди которых блистала девственной красотой сестра Агнесса, хрупкая, белокурая, отрешенная от земных печалей и забот, как нельзя более соответствующая миссии христовой невесты.

Вот с нее-то наш плут и решил начать осквернение монастыря.

Можно сделать уверенный вывод относительно того, что Жосленом двигала не столько неуемная похоть, сколько низкое стремление к ниспровержению святости, а это уже явное свидетельство наличия сатанинского начала в человеке…

Лафонтен отпил немного вина из стоящего на столике перед ним хрустального бокала и продолжил:

— Жослен неторопливо, как кот, играющий с мышью, начал входить в доверие к сестре Агнессе, проявляя при этом такую высокую святость и такое приниженное смирение, что ему мог бы, наверное, позавидовать и мольеровский Тартюф.

Неискушенная девушка, выросшая вдали от мирской суеты, восприняла новую подругу как мученицу, страстотерпицу, посланную самим Богом, чтобы укрепить ее дух, не всегда обладающий должной силой, способной противостоять искушениям врага всего сущего.

Жослен осторожно выведал у Агнессы все, что имело отношение к особенностям ее характера, в частности, то, что девушка панически боится грозы, почему-то воспринимая это привычное явление природы как Божий гнев, обращенный именно на нее, не проявляющую, видимо, должного религиозного рвения.

Их кельи располагались на одном этаже недалеко одна от другой, так что сестра Агнесса довольно часто навещала сестру Колетт, делясь самыми сокровенными переживаниями своей незапятнанной души.

В конце концов произошло то, что непременно должно было произойти в мире, где добродетель так же беззащитна перед дьявольскими кознями, как молитва перед остро отточенным железом.

Во время сильнейшей грозы, когда молнии превращали темную ночь в ясный день, а гром гремел с такой силой, что, казалось, вот-вот упадут, подобно Иерихонским, мощные монастырские стены, сестра Агнесса, охваченная благоговейным ужасом, вбежала в келью сестры Колетт… ну а там Жослен вволю натешился ею, объяснив свое чудесное превращение в мужчину благодатью Божьей, направленной на то, чтобы поддержать таким образом слабеющий дух одной из самых любимых дочерей Своих…

После той грозовой ночи Жослен неоднократно «поддерживал дух» Агнессы, что не обошлось без естественных последствий в виде прелестного мальчугана, как две капли воды похожего на «сестру Колетт».

Нечего и говорить о грандиозности разразившегося скандала. За всю историю монастыря не было случая, подобного этому, тем более что в последние два года ни один мужчина не входил в монастырские врата, ни один, включая и престарелого аббата, вот уже второй год не покидающего свою резиденцию…

Сестра Агнесса объяснила свое материнство Божьим провидением, ни словом не обмолвившись об участии сестры Колетт в этом деле.

Игуменья долго мучилась самыми разнообразными догадками и в конце концов пришла к выводу, что зараза не была привнесена извне, а находится внутри монастырских стен, и скорее всего скрывается под рясой одной из сестер. При этом игуменья почему-то даже не подумала о сестре Колетт, перебирая в памяти всех наиболее вероятных лжемонахинь.

Окончательно запутавшись в своих предположениях, старуха не нашла ничего лучшего, чем приказать всем монахиням утром следующего дня выстроиться на монастырском подворье в чем мать родила для удостоверения принадлежности к женскому, а не к какому иному полу.

Жослена этот приказ нисколько не смутил, потому что телом он обладал довольно пухлым, так что вполне мог сойти за девушку с еще не развившейся грудью, а что до главного отличия женщины от мужчины, то он решил подвязать его крепкими нитками таким образом, что при сомкнутых ногах он был совершенно невидим.

Но одно дело — сражение на шахматной доске, и совсем иное — на поле настоящего боя.

Когда Жослен, сняв свое облачение, оказался среди полусотни обнаженных женщин, из которых по меньшей мере три десятка были способны возбудить самое неистовое влечение, ему пришлось приложить немало усилий, чтобы плотно сомкнутыми ногами сдерживать яростный порыв своего «дружка», готового разорвать стягивающие его нити.

Осмотр подходил к концу, и Жослен уже был готов поздравить себя с успешным разрешением довольно щекотливой ситуации, когда по его голой ноге пополз муравей и он непроизвольно дернул ею, пытаясь стряхнуть навязчивое насекомое.

В тот же миг его «дружок» вырвался из плена и гордо вздыбился, вызвав истошный визг монахинь, в котором можно было расслышать и страх, и восхищение, и зависть, и вожделение, и еще, пожалуй, целую гамму оттенков.

С торжествующим воплем игуменья подбежала к Жослену и заслонила его от взоров остальных монахинь, после чего по ее приказу четверка старых бенедиктинок схватила возмутителя спокойствия и поспешно вывела за монастырскую ограду.

Накрепко привязав его лицом к дубу, что рос неподалеку от проезжей дороги, мегеры поспешили в монастырь, чтобы запастись плетками, вениками и розгами, необходимыми для грядущей экзекуции.

А в это самое время из-за поворота дороги показался осел, на котором восседал дюжий мельник, большой любитель выпить, поесть и побаловаться с представительницами прекрасного пола. Увидев привязанного к дубу Жослена, мельник слез со своего осла и приблизился к нему.

— Кто связал тебя, дружище? — участливо поинтересовался он. — Часом не эти ли святоши из монастыря? Что ж, с них все станется…

Жослен на всякий случай промолчал, не зная истинной цели расспросов незнакомца.

— A-а, я понял! — продолжал словоохотливый мельник. — Ну, конечно же, причина ясна, как Божий день! Ты нашел в монастыре кобылку себе по нраву, поездил на ней всласть, а затем тебя сцапали на горячем!

— Вовсе нет, — отвечал наш плут. — Я действительно прогневил сестер-бенедиктинок, но лишь тем, что отказывался совершать с ними плотский грех…

— Отказывался? Но почему, глупец?! — поразился мельник.

— Потому что это оскорбление Господа нашего, и никакие блага, даже королевский приказ не заставили бы меня совершить такое святотатство.

— Видали дурака? — всплеснул руками мельник. — Да окажись я на твоем месте… Погоди-ка…

Мельник живо отвязал Жослена и протянул ему веревку.