Тетя Даша поднялась из-за стола. Открыв дверцу шкафа, пошарила внутри, из-под стопки наглаженного белья вытащила конверт.

– Вот, милок, коли о деньгах заговорили… Когда мамочка померла в одночасье, я денег на похороны у дочек призаняла. Потом твой знакомый баксы эти принес, и я с дочками расплатилась. А еще потом на надгробный камушек потратилась. Только ты много прислал – это в конверте остаток. Забирай, нам лишнего не нужно.

– Да ты что, тетя Дашенька, какой там остаток! Я тебе и так навсегда обязан, что маму в последний путь проводила. Потрать эти деньги на себя, не обижай.

– Коли так, то спасибо… Вот пойду в воскресенье в церкву, поставлю большую свечку за помин души рабы божьей Марии.

Будильник, который стоял на телевизоре, показывал семь. А в Сан-Франциско, значит, еще только восемь утра… Вчера Алик поднялся ни свет, ни заря. Барбара отвезла его в аэропорт к утреннему семичасовому рейсу. Потом перелет через всю Америку – от Тихого океана до Атлантического. Несколько часов ожидания на пересадке в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди. Долгий полет над Атлантическим океаном и через Европу. И все это время поспать по-настоящему не удавалось – дремал, скрючившись в самолетном кресле. Выходит, он без настоящего сна уже вторые сутки. И спать почему-то не хочется.

Алик плеснул еще водки в свою рюмку, ее краешком символически стукнул о рюмку тети Даши на столе, выпил. В желудке разлилась приятная теплота. Подумаешь – сивухой отдает. И не такое по молодости пили.

– Тетя Дашенька, а как соседи наши поживают? Левку Полунова со второго этажа часто видишь?

Тетя Даша поджала губы, перекрестилась на божницу.

– Помер твой Левка прошлым летом… И что за мужики пошли нынче – все норовят молодыми помереть. Ну, другие, понятно, за воротник много закладывают. А ведь Лева-то не пил, тихий такой всегда, приветливый – весь в отца… Сказывали, от белокровия, что ли. За несколько месяцев скрутило. Двое детишек остались.

Алик подпер лоб ладонью, на минуту закрыл глаза. Вот так новость. Действительно, не пил, не курил даже, на год моложе – и уже там… До скорой встречи, Левка, друг детства…

– А про Ваньку Белова, который над нами жил, что-нибудь слышно?

– Вроде, в тюрьме он.

– Все там?.. Его же посадили еще до моего отъезда?

– Это попервой. Ты уехал – его вскорости выпустили. Сама с ним на лестнице встретилась – водкой пропах, не продохнуть. Приходил родителей проведать, те еще живы были. А года четыре назад, сказывали, он снова в тюрьму угодил. Непутевый – с детства таким был.

Тетя Даша подвинула к Алику блюдо с пельменями.

– Накладывай еще, пока не остыли. Такими пельмешками, чай, жена тебя там не накормит… Как доченька растет? Марией назвали?

– Мэри… По-нашему Мария. В честь мамы. Шаловливая девчонка, вроде меня в детстве, – Алик довольно улыбнулся. – Осенью в школу пойдет. Я букварь наш раздобыл, по вечерам его вместе с ней читаем. И вообще мы с женой решили – дома только по-русски говорим. Английский к дочке сам придет. А я хочу, чтобы она и язык отца знала.

– Правильно делаешь… Ты доедай пельмешки-то, грех на тарелке добро оставлять. А я пойду пока на кухню, чай заварю. Будем пить со смородинным вареньем – дочка прошлым летом на даче сварила…

Отодвинув пустую тарелку, Алик встал из-за стола, подошел к окну. В неверном лунном свете был виден ряд кустов, за ним скамеечка, смутные силуэты сидящей парочки. Когда-то на этой самой скамеечке теплыми летними вечерами сиживал он с Катюхой.

Вернувшаяся из кухни тетя Даша поставила на стол вазочку с вареньем, знакомые Алику с детства чашечки с красными петушками. Он хотел, было, спросить ее о Катюхе, но передумал. Когда приключилась вся эта история с Катюхой, и тетя Даша, и мама очень Алика осуждали.

– Забыла сказать, милок. Ведь одного из твоих дружков я видела месяца два назад. Пошла как-то в наш гастроном молочка купить. Останавливается у гастронома машина. Большая. Сказывали, в моде нынче такие машины у богатых, «широкий» называется.

«Это она, наверное, джип 'чероки' в виду имеет» – улыбнувшись, подумал Алик.

– И вот выскакивает из машины важный господин, торопится в гастроном за чем-то. Я его попервоначалу не признала. А он увидел меня, сразу остановился. «Тетя Даша, тетя Даша, ты меня разве не помнишь?» Присмотрелась – Яша Гуревич это, во втором подъезде его родители раньше жили, потом квартиру поменяли. Про тебя он спрашивал, нет ли весточек. А что я ему скажу? Пока мамочка жива была, ты и писал, и звонил. Потом пропал – ни полсловечка. А я тебе, чай, не чужая. Бывало, по молодости родители твои вечерком в кино побегут – меня просят за тобой присмотреть. И нос тебе подотру, и на горшочек посажу, и убаюкаю, когда время придет.

Алик виновато опустил голову.

– Так вот, Яша-то в большие начальники выбился. Дал мне бумажку, плотненькую такую, – мол, позвони, если помочь чем нужно будет. А какая мне еще помощь? Сама справляюсь. Да и дочки мне достались хорошие.

Тетя Даша подошла к тумбочке, взяла бумажку, лежавшую сбоку от телевизора, протянула ее Алику.

– Видишь, где он работает?

На визитной карточке золотыми буквами было напечатано: «Яков Наумович Гуревич. Юридический консультант. Ойл-банк». На обороте то же самое повторено по-английски. Указан номер служебного телефона. Завтра с утра надо будет позвонить. Сейчас все равно нет смысла – воскресный вечер. Алик вдруг почувствовал, как он устал. Сонно потер глаза.

– Знаешь, тетя Дашенька, мне что-то расхотелось чай пить. Лучше бы на боковую. Я уже вторые сутки без сна.

– Конечно, конечно, милок, – засуетилась тетя Даша. – Идем в комнатку, где девчонки мои раньше обитали. Я тебе сейчас на диване все чистенькое постелю. Приморился с дороги…

Алик проснулся среди ночи. В темноте привычно протянул руку за сигаретами – к тумбочке возле кровати. Рука уперлась в спинку дивана. Только тут Алик сообразил, что он в Москве, что он спит на диване у тети Даши. Беспокоить ее, топать сейчас через ее комнату на кухню, чтобы покурить, – неприлично. Ладно, и до утра потерпеть можно. Алик уже собирался снова провалиться в сон, как все та же мысль ожгла его мозг. Днем он более или менее справлялся с этой мыслью, загонял в подсознание. По ночам она возвращалась к нему во всей своей беспощадной наготе.

Отпущенную ему жизнь меряют уже не годы – месяцы. А потом?.. Неужели за той гранью исчезнет без следа весь его мир, его память, его душа? Попы, раввины, муллы – все они учат: за гробом начинается новая жизнь. Кто это видел? Язык без костей – вон сколько высокопарного вранья сказано и написано за тысячелетия… Но и отрицать какое-то продолжение по ту сторону земного – тоже ведь бездоказательно. Ум человека слаб, даже проблемки попроще, вроде бесконечности времени или пространства, объять не может. Много веков назад изрек Сократ свою знаменитую фразу: «Я знаю, что я ничего не знаю». Человеческое незнание неизмеримо больше человеческого знания – так есть, так будет всегда. И утверждение верующих о вечной душе, и отрицание этого атеистами не противоречат фактам, их просто нет… Но, как известно, из двух теорий, не противоречащих фактам, следует выбирать ту, что проще. А значит, мудро готовить себя к уходу в никуда, в пустоту… Все-таки мало пожил – жалко себя и страшно… Черная воронка, ускоряя вращение, засасывала Алика в бездну. Все глубже, глубже…