Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, садись, голубчик! Вот так. Тебе нездорово это. Положи свою голову ко мне на грудь.
Куда девалась головная боль, куда исчезла тоска, глухая злоба на людей?! Весь мир так радостен, все такое веселое, бодрое, счастливое!
– Заболел ты, милый мой, а я и не знала. Разве можно так мучить? Я бы давно приехала, и был бы ты здоров, моя радость. Я бы своими руками тебя выходила, милый ты мой, похудел-то ты как!
– Ольга, а Берг?
– Берг под судом.
– Кто же спас тебя?
– Они не успели напасть, гусары окружили их. Корнет Воейков, ты его знаешь, он мне говорил это, со взводом забрал их всех.
– Володя… – проговорил Коньков, и вспомнилась ему штаб-квартира Милорадовича, – он хороший.
– Славный он мальчик! Но ты лучше, – ласково, как ребенку, улыбаясь, сказала Ольга. – Он тебя так хвалил! Коньков вспыхнул.
– Кто же тебе сказал, что я здесь?
– Атаман ваш, граф Платов. Он и привез меня.
Славный старик.
– Где ты его увидела?
– В госпитале. Он обходил раненых казаков – я при них состояла… для тебя… Я спросила у него, как ты поживаешь. Он спросил, как меня зовут, – я назвалась. Он сообщил мне тогда, что ты больной, простудился, еле дотянул до Данцига, а оттуда с трудом странствуешь за полком, что тебе нужен уход, иначе ты зачахнешь. Тогда работы в госпитале стало меньше, и без меня могут управиться. Я попросилась. Отпустили. Боже, как я была рада!
А сама гладит по лицу его, гладит его волосы, прижимает к своей девственной юной груди.
– Ты меня все еще любишь? Больного, худого!
– Еще больше, чем здорового, – ласковым шепотом говорит она, наклоняется над ним и целует его в щеку, в лоб, в шею, в губы.
Горячи эти поцелуи! Любовь переполняет его душу, и сладостное волнение отнимает на секунду соображение.
А там на улице кричат «ура». Там тесно стали кругом атамана казаки, и платовский адъютант Лазарев громко читает:
БОЖИЕЮ ПОСПЕШЕСТВУЮЩЕЮ МИЛОСТЬЮ
Мы, Александр Первый,
Император и Самодержец Всероссийский
Московский, Киевский, Владимирский и пр. и пр.
Объявляем всенародно
На Дон в нижние и верхние юрты, нашим Атаманам и казакам, Войсковому Атаману графу Платову, Правительству войска Донского и всему оному вернолюбезному нам войску.
Донское наше воинство в настоящую ныне с французами войну усердием, подвижностью и храбрыми действиями своими оказало Отечеству услуги. Поголовное ополчение и прибытие оного в знатных силах к нашей Армии было столь поспешное и скорое, какое токмо бывает, когда совершенная к исправлению дома своего ревность всех и каждого одушевляет и движет. Мужественная и неутомимая бдительность Войскового Атамана графа Платова, тако ж и сподвизавшихся с ним всех войска сего храбрых Генералов, Офицеров и всех вообще донских урядников и казаков много способствовали к преодолению великих сил неприятельских и к одержанию над ними полных и знаменитых побед. Они непрестанными на него нападениями и частными с ним битвами везде возбраняли ему способы к продовольствию и чрез то привели всю многочисленную конницу его в совершенное изнурение и ничтожество. Когда потом после многих бедственных для него сражений был он победоносным нашим воинством поражен, обращен в бегство и преследован, тогда на пути в новых с ним жарких сражениях отбито у него бывшими под предводительством Атамана графа Платова Донскими казаками знатное число Артиллерии со многими взятыми в плен Генералами их, офицерами и солдатами. Сверх сего неприятель, беспрестанно ими обеспокоиваемый, принужден был многие орудия свои со всеми к ним принадлежностями затоплять в болотах и реках, или, не успевши и того сделать, оставлять нам в добычу, так что в продолжение бегства своего за пределы Российские претерпел всеконечное и совершенное истребление. Столь знаменитые заслуги и подвиги Донского войска Нашего налагают на нас долг, пред целым светом засвидетельствовать справедливую нашу к нему признательность и благоволение. Да сохранится сие свидетельство в честь и славу его в памяти потомков. Пребываем ко всему Донскому воинству Императорскою нашею милостью благосклонны[55].
И опять громовое «ура» казаков, радостные крики жителей, визгливые восклицания женщин.
Махнул рукой Платов.
Слезы покатились по его сухому, изможденному страданиями лицу; года, проведенные в походах, берут свое!..
– Детушки, – прерывающимся голосом говорит он, – от простого казака и до графа Российской империи возвысили вы меня. Станичники! Вам обязан я этими медалями, орденами и крестами… Спасибо вам, детушки, великую славу Донскому войску заслужили мы с вами! Заслужим и еще!
– Постараемся, постараемся, ваше сиятельство! – гулом отвечает круг.
– На днях поход, – слышатся слова Платова.
– Ура! – гремят казаки, и кивера летят на воздух, сверкая голубыми шлыками и белыми этишкетами.
– Я надеюсь…
– Будьте благонадежны! Не посрамим! Больше еще заслужим славу!
– Благодарю, братцы, пейте, гуляйте сегодня!
– Урра!
– Вы войдете сперва в отряд генерала Рота.
– Хотим к вам, ваше сиятельство!
– Не хотим к немцу! – слышны голоса.
– Успокойтесь! – властно говорил Платов. – Я вам скажу – и у немца есть выгода служить. Вот урядник Александрии у Блюхера хорунжия заслужил.
– Урра!
– Ну, будет. На места!
– Смиррно! – командует Зазерсков.
Круг расходится.
На обед! Казаки с разговором идут по избам.
Платов, сопровождаемый есаулом, адъютантом и офицерами, идет к коньковской избе. Хозяева уже узнали, что атаман у них остановится. Стол накрыт снежно-белой скатертью, ароматом капусты так и бьет в нос. Смазливая Гретхен делает глубокий книксен перед атаманом.
– Где же они?
– Наверху, ваше сиятельство.
Гнется лестничка под тяжелыми шагами Платова. Ни жив ни мертв вытянулся Коньков; даже Ольга встала, и робость закралась ей в сердце.
– Здравствуй, господин мой.
– Здравия желаю, ваше сиятельство.
– Ну, как здоровье?
И атаман всевеликого войска Донского, граф Российской империи, приложил руку ко лбу ничтожного сотника.
– Горяч. Ну да это она разгорячила. Поправляйся, господин мой. Я вам скажу, хворать да по госпиталям валяться недостойное для донского казака дело. Ну, ты другое дело. Ты тут не в счет. Я знаю тебя, ты больной ехал со мной, больного тебя я погнал с приказанием. Слава Богу, что ожил, а то наделал бы ты мне тогда тревоги. Я привык, государь мой, к тебе, и вам, сударыня, не раз придется ревновать ко мне, а я так и теперь ревную.
