Где же он теперь? Прошло уже четверо суток. А дед Момчил ждал их еще вечером третьего дня.

Неожиданно до ее слуха донесся глухой топот конских копыт. Она растерянно взглянула на Момчила и Яцька. Встала.

– Вы слышите?

Момчил вскочил с лавки. Он тоже услышал, как к хижине приближался конный отряд. Это мог быть только разъезд янычар. Что им здесь надо?

– Яцько, айда из хижины! Спрячься так, чтоб тебя не заметили, – подтолкнул он паренька в плечо, а Якубу и Златке махнул рукой, чтобы оставались на месте. – Вы турки, вас не тронут!

Яцько быстро шмыгнул во двор. Момчил вышел следом за ним.

К хижине приближались всадники. В темноте Момчил не мог разглядеть, сколько их было – пять, десять или больше.

Увидев хозяина хижины, передний подъехал к нему и ткнул старика в грудь нагайкой:

– Кто такой?

– Здравей, ага! – поклонился Момчил. – Я Момчил Крайчев. А ты кто?

Вместо ответа спахия удивленно свистнул и повернул голову назад:

– Эй, дайте огня!

Один из всадников спешился, высек огонь и зажег факел. Кровавый свет заплясал на суровых лицах воинов и на потных конях.

– Ближе! – приказал передний.

Момчил вперил взгляд в лицо чорбаджии[82]. «Неужели это он, Сафар-бей, палач болгарских райя – крепостных крестьян, гроза горцев-гайдуков! Совсем еще молодой! Ему не больше двадцати двух лет. Увидев впервые, никогда не подумал бы, что его, как огня, боятся болгары: ничего страшного нет в его внешности. Среднего роста; тонкое красивое лицо, на котором чернеют опушенные длинными ресницами красивые глаза. Рука, лежащая на эфесе сабли, белая и тонкая, как девичья… Неужели эта рука хлещет нагайкой не только мужчин, но и женщин и девчат… И, как говорят, выжигает раскаленным прутом глаза невольникам-беглецам и посылает на виселицы повстанцев-гайдуков?

Пока в голове старого Момчила проносились эти мысли, Сафар-бей надменно улыбался, щелкая в воздухе нагайкой. А потом воскликнул:

– Гайдуцкий пес! Старый шакал! Грязное болгарское отродье!.. Мы давно подозревали, что ты служишь воеводе Младену – гнев Аллаха на его мерзкую голову! – а сегодня убедились в этом… Признавайся, это ты убил стражника Василева? Наши люди нашли его тело, обглоданное рыбами, возле берега.

– Я никого не убивал, – спокойно ответил Момчил.

– Другого ответа я и не ждал от тебя, разбойник! – воскликнул Сафар-бей. – Все вы, болгары, брехливы, как собаки!.. Но, может, ты все же скажешь, где спрятал посланца воеводы Младена? Ну?!

Старый болгарин молчал. Каждое слово чорбаджии огнем жгло ему сердце. Он понимал, что речь идет о Драгане, который должен был сегодня или завтра прибыть сюда. Янычары, очевидно, выследили парня и шли к хижине по его следам.

– Что же ты молчишь? – Сафар-бей толкнул старика нагайкой в плечо. – Или хочешь, чтоб мы силой развязали твой лживый язык?

– Мне нечего тебе сказать, почтенный Сафар-бей, пусть Аллах продлит твои дни. Злые языки оболгали меня, а ты поверил им, ага… Про воеводу Младена я слышал. Кто же не слышал о нем в нашем крае? Но я его не знаю. И никакого посланца от него у меня нет… Не верите – ищите!

– Посмотрим. Эй, аскеры, осмотреть все вокруг! Если найдется что-либо подозрительное, немедленно ко мне!

Воины спешились и кинулись врассыпную.

– Показывай свое логово, старик! – Сафар-бей бросил поводья джуре и направился к дверям.

Они вошли в хижину.

Перепуганная Златка, закрыв голову и плечи тонким черным платком, стояла посреди комнаты. Якуб сидел за столом.

Сафар-бей подозрительно взглянул на них:

– Гайдуки?

– Нет, я купец, ага. А это моя дочка Адике, – спокойно сказал Якуб.

Сафар-бей обернулся к Момчилу:

– Почему не сказал о них? Скрываешь подозрительных?

– Разве не видишь, ага, – это ваши люди. Из Трапезунда. Их корабль разбился… Я спас их, – ответил старик.

– Ну, мы в этом разберемся потом, когда прибудем в Сливен, – отмахнулся Сафар-бей и схватил Златку за руку. – А ну-ка открой лицо, пташка! Может, ты с усами и с бородой?

Златка отшатнулась. Но Сафар-бей успел сорвать с нее платок. Девушка вскрикнула, но не отвернулась и не закрыла лица руками, как сделала бы на ее месте любая молодая турчанка, лишь гневно посмотрела на молодого чорбаджия.

Сафар-бей отпустил ее руку. Он был поражен необычайной красотой девушки. Воины, набившиеся в хижину, тоже с любопытством разглядывали ее.

– О Аллах, какая неземная красота! – воскликнул Сафар-бей. – Я беру свои слова назад, джаным! Ибо вряд ли среди гайдучек найдется хотя бы одна такая красавица. Все они грубы, эти неотесанные горянки, с потрескавшимися от работы руками, с грязными растрепанными косами…

Златка покраснела. На глазах у нее выступили слезы. Кулачки ее сжимались, казалось, она вот-вот бросится с ними на своего обидчика. Но в это время ее заслонил Якуб.

– Опомнись, ага! Перед тобой не рабыня-гяурка, а дочь всеми уважаемого в Трапезунде купца. Как же ты посмел сорвать с нее яшмак[83]? Я протестую! Я буду жаловаться бейлер-бею или самому визирю в Стамбуле!

Сафар-бей приложил руку к груди:

– Успокойся, эфенди. Я не хотел оскорбить ни тебя, ни твою красавицу дочь… Мне очень приятно, что судьба познакомила меня с вами. Буду рад, если вы поедете со мною в Сливен и воспользуетесь моим гостеприимством…

– Мы останемся здесь, ага, – перебил его Якуб.

– Вы не останетесь здесь! – резко оборвал Сафар-бей. – Этого старика я подозреваю в связях с гайдуками и брошу его в темницу. Потом мы решим, что с ним делать. А вы поедете со мною и будете моими гостями.

– Но…

– Никаких «но»!.. Выходите из хижины! Через минуту мы подожжем ее!

Сказано это было так резко, что Якуб решил не перечить. Ехать в Сливен никак не входило в его намерения, но, видно, этот надменный ага не отступится от своего. Якуб взял Златку за руку и пошел к дверям. Воины расступились перед ними.

Во дворе они увидели связанного Момчила. Вокруг него стояло несколько аскеров. Другие шастали по берегу, освещая все факелами.

– Ну что? – спросил Сафай-бей аскера, который подбежал к нему.

– Не нашли никого, ага.

– Тогда поджигайте!

Факелы полетели в хижину, в сарай, на крышу. Запылал сухой камыш, затрещало смолистое дерево. Через несколько минут малиновый столб пламени взмыл в темное тревожное небо.