— Мудрец! — Спантамано сверкнул глазами. — В тот раз ты толковал о тиграх и буйволах. Если исходить в действиях из мыслей, подобных твоим, то остается или зарезать себя, или покорно подставить шею по зубы тигра: "Ты голоден, бедняга? Так съешь меня…" Нет, мудрец! Если уж на свете существуют две истины — истина тигра и истина буйвола, — я принимаю вторую. Я хочу жить. Чтобы тигр не сожрал меня, я распорю ему брюхо. Пусть не останется ни одного тигра. Пусть буйволы мирно пасутся на лугах. Вот моя высшая истина. И запомни: правда на моей стороне!

Согдиец резко повернулся и ушел. Датафарн проводил его долгим внимательным взглядом.

Весть о разгроме Фарнуха в одно мгновенье облетела весь город и ворвалась во дворец Оробы. Старик заметался в страхе.

Ах! Разве он знал, что так получится? Кто бы мог подумать, что потомок Сиавахша одолеет юнанов? Неужели конец?

Надо спасти себя от Спантамано. Как? Ороба не спал до утра. Утром он призвал к себе самых преданных людей и отправил их к Искендеру.

Переодевшись кто жрецом, кто пастухом, кто мелким торговцем, посланцы Оробы нехоженными тропами поспешили на Восток, в Киресхату.

Затем Ороба собрал у себя бродяг, шатавшихся по базару Мараканды. Скопища голодных людей, отбившихся по разным причинам от своих общин, постоянно слонялись по рынку, высматривая и подбирая то, что плохо лежало. Ороба долго беседовал с тремя десятками угрюмых оборванцев. О чем шел разговор, не знала даже Зара. Под вечер, сытые и веселые, бродяги ушли из дворца, позвякивая серебром, и растворились в толпах мятежников. Они приседали у костров, осторожно вмешивались в споры. Били себя по бедрам. Произносили клятвы. Плакали. Оглядывались и… шептали.

Это была одна — тайная сторона дела, задуманного Оробой. Он позаботился и о другой. А вдруг Спантамано, упаси Охрамазда, успеет до прихода Искендера, отрубить Оробе голову? Надо выиграть время. Старик притворно раскаялся в своих неблаговидных поступках и отправил "дорогому зятю" триста баранов. Но Спантамано от них отказался. Ороба встревожился и явился к Заре.

Он хорошо знал, что Спантамано без ума от его дочери. Знал он также, что и Зара любит этого беспутного человека. Уже через три дня после их ссоры женщина перестала обижаться на Спантамано. Потомок Сиавахша представлялся ей сейчас таким же ловким и веселым красавцем, каким он был в день их первой встречи. Она вспоминала его жаркие ласки, опять мысленно переживала проведенные с мужем отрадные ночи и сохла от горя.

Когда Спантамано уходил из Мараканды, она едва не последовала за его отрядом. А когда он так блестяще разгромил македонцев и снова объявился у стен города, она даже зарыдала от нетерпения — так ей хотелось увидеть своего милого супруга. И Зара, отбросив гордость, пошла бы к мужу с повинной, если бы не боялась отца. И вот он сам предстал перед нею, и по выражению его глаз она сразу догадалась, о чем он желает ей сказать.

— Ну, как ты? — спросил отец после некоторого колебания.

— Не могу больше! — вырвалось у Зары, и она ударила себя кулачком в грудь. — Тут ноет, покоя нет.

— Тоскуешь? — выговорил Ороба пересохшими губами. Зароа отвернулась и закрыла лицо покрывалом.

— Да.

— Ну, что же, — пробормотал старик, криво улыбаясь. — Нехорошо, когда жена уходит от своего мужа. Я тебя не удерживаю, возвращайся.

Когда Зара, окруженная рабынями и телохранителями, явилась к шатру Спантамано, он полулежал на ковре и насвистывал свою любимую песню.

Не зная, как ее встретят, она замерла у порога и обратила на мужа взгляд своих покорных очей. Спантамано медленно приподнялся и, не веря себе, неподвижно сидел два или три мгновения. Нет, это все-таки Зара! Он мягко подпрыгнул, как барс, быстро подошел к жене, остановился и чуть слышно прошептал:

— Зара…

Волна — что там волна! — буря, ураган, целый смерч ликования закружился, забушевал в груди Спантамано. Он не знал, как выразить великую радость, которая его обуревала.

— Зара! — крикнул Спантамано во весь голос и, не помня себя, пустился в пляс — не плавный и медленный согдийский танец, а горячий пляс хорезмийцев, отчаянных и веселых людей.

Спантамано призвал к себе Баро и сказал ему:

— Хлеб на исходе. Поезжай в Наутаку, пошарь по хранилищам Оробы наскребется сколько-нибудь.

— В Наутаку? — Баро откинулся назад. Рот его широко раскрылся. Рука бессильно упала на кошму. — Почему в Наутаку?

Трудно было понять, обрадовало великана приказание Спантамано или огорчило. Может быть, Баро не хотелось, после того, что стряслось с женой, показываться в родной общине.

— Почему в Наутаку? А куда же? Тебя знают там. Народ поможет. Новый отряд собери, если удастся. Захвати быков, коз, овец — что подвернется. Через пять дней жду тебя здесь. Ступай.

— Ладно. — Баро тяжело поднялся и вышел из шатра.

Спустя день он добрался с тридцатью всадниками до Наутаки и направился к храму огня, где обычно собирались белобородые старейшины общины. Баро не думал, что сородичей так обрадует его появление. Дети рассыпались по улицам предместья, оповещая всех о приезде Баро. Сбежался народ. Старики и старухи чинно обнимали гостя, — общину связывали кровные узы, и каждый считал Баро своим внуком, племянником, братом или дядей.

— Наш Баро! — говорили женщины и мужчины.

— Смотрите, каким он стал молодцом!

— Большой человек теперь.

— Еще бы! Друг самого Спантамано.

— Но он не зазнался, не забыл нас. Глядите, такой же приветливый, каким был раньше!

Баро скупо улыбался. Что ни говори, а хорошо среди своих. Пока во дворе храма жарился для гостей баран, Баро пригласил старейшин под навес и рассказал им, зачем приехал. Тишина. Потом один из старейшин подал голос:

Нам самим трудно приходится. Зерна нет, в хумах пусто. Но… мы должны помочь Спантамано. Не вешай головы, Баро, — поищем, найдем хоть немного… Так я говорю, братья?

— Надо выгрести пшеницу из хранилищ Оробы!

— И сами соберем, у кого что есть, — сыру, масла, топленого сала.

— Верно! До нового урожая недалеко, потерпим как-нибудь.

— Не беспокойся, Баро, с пустыми руками не уедешь!

— Хорошо, — кивнул Баро.

После угощения Баро взял трех воинов и поехал к дому родителей своей жены Манданы. Женщины, которой персы осквернили грудь. Весть о приезде Баро уже долетела до убогого жилища. Мандана стояла на пороге. Ни слова. Только огромные глаза скорбно глядят на Баро.

Он слез с коня. Воины отъехали. Они слышали о беде, приключившийся с женой Баро. И больно им было смотреть на этих двух несчастных людей. Мандана так и сжалась вся под сосредоточенным взглядом мужа. Она покорно склонилась перед Баро, готовая безропотно принять как прощение, так и смерть.

Баро шагнул вперед. Он медленно опустил тяжелую руку на голову Манданы и неумело погладил ее темные пушистые волосы.