Казах был удивлен и очень недоволен. Он привык останавливаться здесь, у старухи. И обычно расплачивался за постой требухой от коровы, которую забивали в деревне. Акимов с пистолетом в полусогнутой руке стоял в комнате. Он прижался спиной к стене, готовый пустить перекупщику пулю в висок, если тот заупрямится, оттолкнет старуху и войдет в дом силой.

– Ничего страшного, – сказал казах. – Я тоже болею. Кашель открылся. Зараза к заразе не липнет.

– Не могу пустить, – упорствовала бабка. – Никак не могу.

– Почему? Я рассчитаюсь ливером. Коровью печень вырежу.

Но старуху трудно было сдвинуть с места. От Акимова она получила добрый бакшиш: десять больших банок говяжьих консервов, хлеб и, главное, деньги.

– Максим сильно болеет, – повторила Игнатьевна. – Кажется, ноги у него гнить начали. Весь пошел волдырями и язвами. Мажу его мочевиной. Прижигаю язвы спиртом. Не помогает. Того и гляди, в гнойниках червяки заведутся. Слышишь, какой запах?

Казах повел носом, но смрадных запахов, исходящих от смертельно больного внука, не учуял.

– У самой кожа зудеть начинает, – продолжила старуха. – Как бы на меня болезнь не перешла. Или перешла уже? От этой хвори нее лекарства нет.

Казах брезгливо поморщился, отступил на шаг от старухи и сплюнул на ступеньки.

– Тьфу, зараза, так бы сразу и сказала.

Он повернулся и зашагал вдоль улицы искать дом, хозяин которого еще не сгнил заживо. Два другие дома, бывших на примете перекупщика, оказались на запоре. Пришлось отправляться по следующему адресу.

В это самое время Игнатьевна вернулась в дом. Акимов и Галим сели к столу, готовые из вежливости выслушать рассказ бабки. Водитель перекупщика, закончив копаться в моторе, до костей промерз на ветру. В полной уверенности, что его хозяин уже обосновался в доме старухи, он перемахнул низкий забор. Прямиком, не через калитку добежал до крыльца. Миновав сени, рванул на себя дверь комнаты, переступил порог.

Акимов, застигнутый врасплох, схватил лежащий на столе пистолет. Звук выстрела вспугнул собравшуюся под окном дома стаю ворон.

* * *

Каширин и Рогожкин устроили наблюдательный пункт не в комнате старика, из которой, считай, ничего не видно, а на тесном чердаке. Перед полукруглым оконцем накидали соломы, поверх нее постелили тряпки и одеяло. Получилось тепло, и даже уютно.

Когда на другом конце улицы, у правления, раздался тихий хлопок пистолетного выстрела, к небу взмыла стая ворон, Рогожкин решил действовать, не дожидаясь ракеты или другого знака.

Он распахнул створку окна в тот момент, когда казах в полушубке остановился на противоположной стороне улицы. Видимо, тоже услышал слабый хлопок. Перекупщик насторожился, стараясь понять, что это был за звук и откуда он донесся. «Нива» стояла на прежнем месте, на улице ни людей, ни собак не видно. Так что же это за звук? Перекупщик снял с плеча ружье.

Рогожкин подтянул к себе автомат.

– Сейчас кому-то будет очень больно.

Рогожкин поймал казаха на мушку, плотнее прижал к плечу приклад. Но цель находилась в движении. Мужчина медленно брел по улице, виляя из стороны в сторону, переходя от забора к забору. А Калашников – это не пристреленный карабин. Одиночным выстрелом цель не всегда достанешь. Рогожкин решил бить очередью. Он прошептал:

– Ну, сука, считай, ты умер.

Он передернул затвор, прищурил левый глаз. Каширин, не отрываясь, наблюдал за передвижением перекупщика.

– Чего ты шепчешь? – спросил он.

– Я говорю: чужая жизнь в моем прицеле. Жалкая жизнь неграмотного казаха. Наверное, его единственная радость – трахнуть кобылу. Представляю картину. Он спускает с себя штаны, становится на табуретку. Потому что иначе этот жалкий поц не достает до нужного места. И трахает кобылу.

– Почему кобылу?

– Потому что он патологически жаден. На приличную женщину не позволит себе истратить ни гроша. А жена такому страшному говнюку не дает.

– Слушай, тебя случайно самого не судили за зоофилию или развратные действия? Ты очень грамотно, со знанием дела все излагаешь.

Каширин тихо рассмеялся. Казах на другой стороне улице остановился, настороженно повел головой, он словно услышал и этот тихий смех. Рогожкин, погруженный в свои мысли, не собирался обижаться на Каширина. Он опустил автомат.

– И у этого несчастного человека я собираюсь отнять последнее: его жалкую жизнь. Стыдно за себя. Первый раз в жизни довелось кого-то убить. И этот кто-то нищий казах зоофил. Даже рассказать об этом кому из знакомых противно.

– А может, у него большое стадо верблюдов, табун лошадей, – предположил Каширин. – Тут в Казахстане, до сих пор так: чем больше имеешь скота, тем выше твой общественный статус. А может, он недавно прикупил землю, на которой найдут нефть.

Рогожкин снова поднял автомат, совместил с прицелом основание мушки. Казах покопался в карманах полушубка, вытащил пачку сигарет, зажигалку. Опустил голову, закрывая огонек от ветра, прикурил.

– Ладно, вы меня уговорили, – сказал Рогожкин. – Все. Дырявлю этому чурке очко.

Рогожкин указательным пальцем надавил спусковой крючок, выпустил очередь. Пули разошлись веером, лишь одна по касательной задела ногу казаха. Тот упал коленями на снег, выронил двустволку. Ощупал рану рукой.

Пуля прошла ниже колена, разорвав икроножную мышцу. Казах, поняв, что ранение довольно легкое, поднял ружье к себе. Оставаясь стоять на коленях, стал водить стволом по сторонам, стараясь угадать, откуда в него стреляли. Раскрыто чердачное окно противоположного через улицу дома. В окне виднеется чья-то белокурая башка.

Не раздумывая, он пальнул по окну сперва из одного ствола, затем из другого. Рогожкин пригнулся, Каширин распластался на сене, зачем-то закрыл голову руками. Двуствольное ружье высило, шестнадцать картечин, вылетевших из стволов, прошли мимо цели. Лишь одна картечина застряла в оконной раме. Стрелявший, желая перезарядить ружье, полез в карман за патронами.

Рогожкин, в распоряжении которого было время и позиционное преимущество, поднял голову. Вскинув автомат, дал длинную очередь. На этот раз одна пуля разорвала тулуп, угодила казаху в плечо. Другая пуля вошла в грудь, третья в бедро уже простреленной ноги.

Перекупщик упал лицом в снег. Через минуту пришел в себя. Стал выбрасывать вперед руки, словно старался поплыть по снегу. Попытался отползти за забор, но не прополз и метра. То была лишь затянувшаяся агония. Человек харкнул кровью и умер.

* * *

Рогожкин положил автомат, на коленях добрался до люка, спустился по приставной лестнице вниз. Каширин последовал за ним. В комнате Рогожкин уселся на стул у окна. Степана Матвеевича звуки выстрелов не испугали.

– Что, убил кого? – спросил старик.

– Убил, – кивнул Рогожкин. – Твоего земляка. Слушай, дед, у тебя дури нету? Покурить.