Но сам он не забывал о том, кто его поранил, — о своей жене, с которой прожил больше полувека и действия которой многие готовы были оправдать.

Нет, дрожи он не ощущал, однако ему постоянно мерещился нож в кулаке Розмари и его собственная рука, которой так и не удалось предотвратить выпад разъяренной супруги. Все закончилось глубоким порезом на ладони. Жизнь Дафни, по сути, спас ее кожаный жакет с кнопками и проволочными вставками на отворотах. Неужели она надела его потому, что почувствовала грозящую опасность?

У них с Дафни вошло в привычку все рассказывать друг другу. Все об их прошлом и настоящем, о заботах и опасениях. За годы совместной жизни с Розмари он не испытывал ничего подобного. Он часто пытался быть откровенным, но Розмари слушала с отвращением или недоверием, а когда он просил ее рассказать что-нибудь, она лишь отвечала, что лучше в другой раз, что у нее нет никаких тайн, которыми можно было бы поделиться с супругом. У Дафни же на этот счет не было никаких запретов, она рассказывала ему все о своем прошлом — или по крайней мере так ему казалось, — и с интересом, терпеливо, даже с улыбкой, выслушивала его собственные признания.

Поэтому дрожь в руках Дафни, когда она брала чашку с кофе или ручку, не на шутку встревожила Алана. На нее это было никак не похоже. Он боялся, что это признак какой-то патологии.

— Я не хочу к врачу, — сказала она, когда он ей предложил. — Меня начнут расспрашивать, случались ли у меня раньше какие-нибудь потрясения, и если я скажу неправду, то это будет нехорошо. Вот если бы у нас был знакомый врач или друг, который бы оказался вдруг врачом, то к такому я бы пошла. Но ведь у нас никого такого нет…

— Есть, Дафни. Это Льюис Ньюмен.

— Ну, когда-то мы были знакомы. Но мы давно не общаемся.

— Я очень волнуюсь за тебя. И собираюсь ему позвонить.

— Ну хорошо, лучше он, чем кто-то еще, — вздохнула Дафни, коснувшись Алана дрожащей рукой.

Рассказывать людям о том, что она сделала, было для Розмари одним из способов выразить серьезность своих намерений. Все ее поймут и проникнутся сочувствием. Никто ей не возразит, все будут кивать и соглашаться. Правда ведь на ее стороне. Она была хорошей, добродетельной женщиной, матерью его детей, которая состояла в браке пятьдесят пять лет и ни разу не взглянула на другого мужчину, которая целиком и полностью посвятила себя ему, Алану. Первой, кому следовало рассказать о покушении на эту Дафни Джоунс, была Морин. Она считала, что Морин, вероятно, расскажет всем остальным, во всяком случае, Бэчелорам, Стэнли и Элен в Тейдон-Бойс, Норману во Франции, а те наверняка расскажут своим детям. Чем больше людей узнают, тем лучше. Об Алане она почти не думала. Она порезала ему руку, но это его вина: он не должен был даже находиться в доме Дафни Джоунс. Он был ее мужем, и она хотела вернуть его обратно, невзирая на все то, что он натворил. Разве не этим она руководствовалась, борясь за то, что по праву принадлежит ей?

Хотя Розмари считала, что Бэчелоры все расскажут своим друзьям и детям, она предположила, что Джудит и Морис могут проявить сдержанность. Они сами так сказали…

Поэтому появление у дверей ее квартиры Фе-неллы вместе с Каллумом и Сибиллой стало для Розмари настоящим сюрпризом.

— Бабушка, что ты наделала? Как же ты могла?!

Она машинально ответила:

— Пожалуйста, только не при детях…

Все вошли, и Фенелла забормотала, что дети все равно ничего не понимают. Ее сын с дочерью тут же помчались к запретному месту — на балкон, заметив пробравшуюся туда соседскую кошку. Не ожидая гостей, Розмари оставила балкон открытым. Дверь тут же была закрыта, а недовольные крики детей сменились чавканьем: шоколадные трюфели из коробки на журнальном столике сделали свое дело…

— Никогда бы не подумала, что ты на такое способна, — сказала Фенелла.

— Я и сама бы не подумала, пока не сделала…

— Слава богу, что тебе не удалось.

— Это твое мнение, дорогая. Лично мне жаль, что я не смогла этого сделать. Меня бы не посадили в тюрьму, учитывая мой возраст. — Розмари засмеялась, но от ее пронзительного смеха Фенелла вздрогнула. — Назначили бы несколько недель общественных работ… Я приготовлю чай.

— Нет уж, оставайся здесь. Я сама.

Она разговаривала так, будто ее бабушка инвалид, будто она не состоянии даже чай приготовить. Однако тон ее голоса убедил Розмари в том, что внучка все-таки шутит. Бабушка не стала спорить, желая поскорее остаться в одиночестве, чтобы спокойно все спланировать. Ей нужно было отыскать возможность проникнуть в тот ненавистный дом или выманить оттуда Дафни, желательно без Алана. Одним из способов было притвориться, что она передумала, убедить Алана, что она уступила ему, что все простила и хочет, чтобы они остались друзьями. Она могла бы даже сказать, что тщательно все обдумала и согласна на развод. Она хотела бы сохранить за собой квартиру, но он ведь согласится, поскольку и так живет в прекрасном доме Дафни Джоунс…

Каллум завернулся в один из ковриков, Сибилла шлепнула его по голове. Розмари рассеянно проговорила детям, чтобы те не баловались, и вновь погрузилась в свои мысли.

Когда их мать возвратилась в гостиную, Сибилла уже открыла дверь на балкон, а Каллум забирался на перила.

Детей тут же вернули назад в гостиную, запретив прикасаться к грейпфрутовому соку, который служил для них единственной альтернативой чаю. Розмари молча сидела, закрыв глаза и размышляя, как раздобыть номер телефона Дафни Джоунс. Возможно, вместо этого она могла бы поступить так же, как раньше ее дочь Джудит, — просто написать письмо.

Когда Фенелла с детьми уехала, никакого решения так и не было принято. Внучка много раз пыталась убедить Розмари, что она должна больше полагаться на свою семью, довериться ей, Фрее и их мужьям, поменьше оставаться в одиночестве и гостить у любой из них всегда, когда ей только захочется. Нужно проводить побольше времени с Оуэном и его женой. Почему бы, например, не уехать куда-нибудь отдохнуть с сестрой Мориса? Конечно, она могла бы поехать с Морин Бэчелор. Но Розмари ни на что не согласилась. Ей никогда не нравилась жена Оуэна, и сейчас она могла честно заявить об этом. Что касается Морин, то эта женщина, вероятно, не захочет остаться с ней наедине, боялась той участи, которая могла постигнуть Дафни. После споров с Аланом о детях Фенеллы она теперь могла честно и открыто высказать свое мнение. Малыши вели себя очень плохо, и она была рада, что они ушли. Провожая Фенеллу, Розмари сказала ей:

— В следующий раз, когда соберешься меня навестить, не забудь мне сначала позвонить, хорошо?

Она не произнесла в конце своего обычного «дорогая».

Алан всегда имел обыкновение повторять, что, когда принято решение, становится намного легче выполнить задуманное. Примите решение, каким бы трудным оно ни было, и вы тем самым уже сделаете едва ли не самое важное, чтобы снять бремя, которое так вас тяготит. Так вот она решила. Она напишет Алану завтра утром — или лучше написать Дафни Джоунс? Он узнал бы ее почерк, а если бы письмо первой взяла Дафни, то — нет. Но ведь она вскрыла бы его, не так ли? Она приняла бы такое письмо как своего рода извинения. Так или иначе, она напишет письмо, возможно, им обоим, какое бы негодование у нее ни вызывала сама мысль о том, что на конверте будут написаны имена Алана и Дафни…