— Синьора? — в голосе Казановы звучало явное удивление.

— Я сказала, что вы будете нужны мне сегодня вечером… весь вечер… мне надо дать вам сотню указаний насчет завтрашнего дня. Словом, прошу вас сесть, синьор.

— Сударыня, — сказал Казанова, вежливо поклонившись, — я полностью признаю за вами право ожидать повиновения от всех своих покорных слуг, но в данном случае прошу позволения передать вас заботам графа Джузеппе и…

— Граф полностью разделяет мое мнение, что вам следует остаться, как я прошу, — резко произнесла донна Джульетта.

— Но, право же, донна Джульетта, это уже выходит за рамки шутки, — запротестовал Казанова. — Не можете же вы считать…

— Я считаю, что вы должны сесть и быть тут, пока я не разрешу вам уйти, — высокомерно заявила донна Джульетта.

Казанова с не меньшим высокомерием выпрямился и, несмотря на ее властный тон и повелительный блеск в глазах, повернулся, чтобы уйти… и очутился лицом к лицу с графом, который поднялся с места и стоял теперь, скрестив руки на груди, прислонясь к двери. Казанова мгновенно понял, что попал в западню, которую наверняка давно уже заготовили для него донна Джульетта и граф и которая теперь по заранее условленному сигналу захлопнулась. Он в нерешительности перевел взгляд с бесстрастного лица графа на донну Джульетту, сидевшую с ехидной усмешкой. Попытайся он пройти мимо графа или попроси его отойти от двери, сделай Казанова хоть шаг вперед — ему пришлось бы принять вызов, от которого он не мог бы отказаться, а это наверняка кончилось бы для него роковым образом. Ибо граф, как всего лишь утром узнал от болтливого брадобрея Казанова, был самым опасным из трех дуэлянтов, сопровождавших донну Джульетту.

А донна Джульетта и не подозревала, что Анриетта была той женщиной, из-за которой Казанова так беспардонно и жестоко обошелся с ней в Риме, но она почувствовала, что между Казановой и дамой, сидевшей в ложе напротив, что-то есть. Знай она всю правду, она могла бы подстрекнуть графа оскорбить Казанову, и дело кончилось бы тем, что Казанове перерезали бы горло. Она, несомненно, так и собиралась со временем поступить, а пока забавлялась, мучая того, кем одно время увлекалась. Казанова, во всяком случае, частично догадывался о ее намерениях и постарался, не бунтуя, подчиниться, но улыбка на его бледном встревоженном лице, когда он поклонился и снова сел, была кривая. Ситуация складывалась прескверная — такого он не предвидел и готов был дать себе хорошего пинка за легкомыслие и слепое тщеславие, которые позволили женщине заловить его в западню.

Что же делать? Он твердил себе, что надо сохранять спокойствие и тогда появится спасительная идея, но никакая идея в голову не приходила. Минутами у него возникало желание показать себя героем, не терпелось оскорбить графа и донну Джульетту, принять вызов, затем кинуться к Анриетте и бежать с ней… Какой смысл спрашивать себя — куда, ибо, во-первых, он не был уверен, что она поедет с ним, а во-вторых, он прекрасно понимал, что если даст графу повод вызвать себя на дуэль, она состоится немедленно, при свете факелов, где-нибудь за садами Боболи, а поскольку граф в отличие от Казановы привык к такого рода ночным похождениям, то можно не сомневаться в скором переходе синьора Казановы в мир иной.

Словом, ничего не оставалось, как сидеть, и улыбаться, и ненавидеть донну Джульетту, и возносить мольбы к небу, чтобы Анриетта не заметила его. Но она, конечно, заметила — он прекрасно знал, что она увидела его до того, как он увидел ее, и, покраснев от огорчения, наблюдал, как она неотрывно смотрит на него, нимало не отвлекаясь публикой, заклубившейся во время антракта, и не уделяя ни малейшего внимания словам своего спутника. Больше же всего Казанову бесило — да и делало его положение нелепым — то, что донна Джульетта разыгрывала комедию, будто они в наилучших отношениях, и она даже слегка флиртовала, тогда как на самом деле всячески колола его своим злым язычком и изничтожала мстительными взглядами.

— Синьор Казанова такой переменчивый, — заметила она, взглянув поверх головы Казановы на графа, — никогда подолгу не бывает верен ни друзьям, ни любовницам. Верно, мой принц из сказки?

И она склонилась к нему, так что голова ее почти коснулась его плеча, а рука не без издевки ласково похлопала его по локтю.

— Вы слишком суровы, маркиза, — промямлил Казанова.

— Сурова? О, нет! — Ее смех прозвучал так задорно, что перешептыванья прекратились, а взгляды обратились на столь открыто флиртовавшую пару. — Я была слишком милостива в свое время. Стоит лишь пожалеть, что я одарила своей милостью подлеца.

И хотя глаза ее метнули молнии, внешне она так к нему ластилась, что со стороны могло показаться — влюбленная дурочка настолько потеряла голову, что готова объявить всему свету о своем пристрастии.

— Это происходило явно до нашего с вами знакомства, донна Джульетта, — сказал Казанова, уязвленный употребленным ею словом и не найдя ничего лучшего в ответ. — Среди римской аристократии есть и сомнительные личности.

— Откуда вам это известно? — презрительно бросила она. — Разве что понаслышке. А вот мне доподлинно известно, что вас не приглашали ни в один дом, кроме дома Аквавивы.

— Их-то я как раз и имел в виду, — парировал он, любезно улыбаясь и ненавидя себя за это, ибо Анриетта наверняка все видит, хоть он и старается на нее не смотреть.

Донну Джульетту передернуло: удар, нанесенный ее родственникам, которыми она невероятно гордилась, привел ее в такое возмущение, что она готова была ринуться на Казанову с кинжалом.

— Не вам знать об этом, — в ярости зашипела она. — Вы многого не знаете. В том числе и того, что Аквавива никогда не оставляет оскорбления неотмщенным.

— Аквавива? — Казанова приподнял брови. — Я и не знал, что вы связаны с этим семейством какими-либо узами, если не считать…

Слово «незаконных» он проглотил, сделав вид, будто закашлялся, и тут почему-то в разговор вмешался граф:

— Донна Джульетта — родственница Аквавивов в четвертом колене.

— Как интересно, — не без издевки сказал Казанова и вдруг переменил тон. — Но почему мы говорим все это друг другу? — обратился он к маркизе. — Такое впечатление, будто мы репетируем злую комедию.

— Для меня это не комедия, уверяю вас, — сказала маркиза невольно более мягким тоном.

— Послушайте, я знаю, что вы сердиты, — произнес Казанова своим самым чарующим голосом, включая на полную мощность свое знаменитое обаяние, — и, признаю, вы имеете к тому все основания. Великий боже, сударыня, если бы я не знал, что существуют самые серьезные причины, поводы, объяснения того поступка, который так оскорбил вас, — повторяю, если бы я не знал этого, то склонен был бы от отчаяния покончить жизнь самоубийством.

— Какие же это причины и объяснения? — невольно вырвалось у донны Джульетты, хотя она и решила про себя не слушать доводов этого самого убедительного из лгунов, умевшего заставить женщину поверить, что черное есть белое. — Они должны быть действительно неоспоримы, чтобы убедить меня.