У Каледина испортилось настроение. Он слышал по радио и телевидению, что разыскивается опасный маньяк, у которого была отличительная черта — высокий рост. На Каледина уже не раз таращились прохожие, он иногда слышал за своей спиной шушуканье, и ему это совершенно не нравилось. Несколько раз у него спрашивали паспорт и, возвращая, всегда извинялись. Но Андрей Борисович чувствовал себя белой вороной, которая выделяется в стае непривычным опереньем. Он тогда раздраженно думал: «Хорошо, хоть не заклевали пока…» Но размышлять на эту тему не хотелось, да и не было времени. Каждый занимается своим делом, и если кому-то по службе полагается проверять паспорта, что ж — пожалуйста, законопослушные граждане всегда носят документ при себе.

Андрей Борисович подошел к арке и собрался уже завернуть, как увидел на противоположной стороне высокого парня, возле которого остановилась ничем не примечательная машина. Из нее вышли два человека и подошли к парню. Он полез в нагрудный карманчик рубашки и протянул им какой-то документ. «Не я один такой…» — усмехнулся Каледин и зашел во двор.

Поздно вечером, разогнув уставшую от долгого сидения за компьютером спину, он с наслаждением потянулся, почувствовав хруст в позвоночнике, и отправился на кухню. В раковине накопилась за пару дней посуда, и он, засучив рукава, принялся кое-как ее мыть, складывая горкой на край кухонного столика. Потом достал высокий пакет кефира, налил в большую кружку с надписью на английском языке «London» и принялся за холостяцкий ужин. К кефиру приготовил несколько бутербродов с сыром и две свежие ватрушки, которые купил в булочной рядом с университетом, когда возвращался домой. Маленький телевизор на кухне показывал канал «Культура», и Андрей Борисович, думая о чем-то своем, рассеянно смотрел некогда любимый фильм «В четверг и больше никогда». Любовь Добржанская очень напоминала ему мать, и он загрустил, чувствуя себя одиноким и всеми забытым. Позже, уже лежа в постели и закинув руки за голову, он вспоминал прошедший день: перед глазами мелькали лица студентов, Елены Александровны, черноглазой девчушки из его школы, двух девчонок, оглянувшихся на него на улице, которые обидно расхохотались чуть ли не в лицо, — он скрипнул зубами и сомкнул веки, представив бесконечный океан с ровной голубой гладью воды, белых крупных чаек, с криками пролетающих над ним, и себя, мощными руками рассекающего прохладную воду. Берег быстро удалялся, и там, на песке, обхватив колени руками, сидела Оля с широко открытыми глазами. Крупные слезы катились по ее щекам, и он знал совершенно точно, что она плачет по нему. Во сне он плыл и плакал, оставляя ее маленькую фигурку среди желтых песков, и когда наконец оглянулся, вокруг был только океан.

Московский поезд прибыл в семь часов утра. Ясное солнце уже вовсю светило с умытого ночным дождем голубого неба. На перроне было не так уж много людей, и, когда Вячеслав Грязнов, Владимир Яковлев и Галя Романова спустились по ступенькам на платформу, Турецкий сразу их увидел и радостно бросился обнимать.

— Ну, Саша, ты будто век нас не видел! — рассмеялась Галя, уворачиваясь от его пылких поцелуев.

— Когда с любимой в разлуке, день как год тянется. А неделя — как век… — трагическим голосом произнес Турецкий и так же рьяно обнял Грязнова и Яковлева.

— На какой тачке поедем? — деловито спросил Яковлев, закидывая тяжелую сумку на плечо.

— Что у тебя там? — удивился Турецкий. — Если ты думаешь здесь дожить до Нового года — и не мечтай! У нас в Москве работы выше крыши…

— Это не у меня, а у тебя! — усмехнулся Яковлев. — Тебе Ирина Генриховна передачу собрала. Боится, оголодаешь на казенных харчах.

— Шутишь? — недоверчиво спросил Турецкий и оглядел всех по очереди. Друзья заулыбались и дружно закивали.

— Зуб даю! — поклялся Яковлев. — Но велено на вокзале не распаковывать, никому не показывать. Называется сюрприз. Ирина Генриховна обещала, что там на всех хватит. Еще она сказала, чтобы мы тебе в глаза посмотрели. Если уловим твой блудливый взгляд — все наше будет. А если твои глаза будут смотреть на нас честно и открыто, то нам все равно что-то достанется. В любом случае мы в выигрыше. А ну, Саша, посмотри нам честно в глаза, гулял?

Галю душил смех, и она с трудом его сдерживала, глядя на смущенного Турецкого.

— Смущается, — обратила она внимание своих друзей на физиономию Турецкого. — Сдается мне, у него взгляд человека, который наслаждается жизнью, не брезгуя даже ее порочной стороной.

— Дурачье, — обиделся Турецкий. — У меня затравленный взгляд замордованного неблагодарной работой человека. Я спать ложусь, когда нормальные люди уже на работу встают.

— И чем же ты, друг сердешный, занимаешься ночами? — вставил свое слово Грязнов.

— И ты, Брут! — выдержав паузу, драматично изрек Турецкий. Все рассмеялись, и Саша повел москвичей на привокзальную площадь, где усадил друзей в новенький, словно только что сошедший с конвейера «мерседес».

— Оп-паньки! — восхитился Яковлев, любуясь машиной. — Это откель же такое чудо?

— Это нам Гоголев обеспечил. Представительскую…

— Видать, здорово мужика прижало, если он на представительскую расщедрился, — по-своему расценил Грязнов широкий жест Гоголева.

— Согласен, прижало… — согласился Турецкий. — Но об этом на месте, а сейчас едем в гостиницу, закинем вещи, перекусим, — облизнулся он, провожая взглядом сумку, которую Яковлев бережно поставил в багажник.

Благодаря обаянию Турецкого, подтвержденному сразу четырьмя удостоверениями работников МУРа, следователей поселили на одном этаже гостиницы.

И когда наконец в номере Турецкого открыли заветную сумку, все едва сдержали вздох восхищения. В пластмассовое ведро Ира заботливо уложила румяные пирожки, которые распространяли такой аромат, что Турецкий невольно сглотнул слюну.

— Ну, Ирка, ну жена у меня! Все-таки хорошо, что я на ней женился сколько-то лет назад! — приговаривал он, раскладывая пирожки на журнальный столик на любовно расстеленные Галей бумажные салфетки.

— Это еще не все, — заглянул в сумку Яковлев. — Тут еще есть всякие пакетики со всякой снедью, баночки…

— На чужой каравай рот не разевай! — приструнил его Грязнов и первый потянулся за пирожком. Тем временем Турецкий извлек банку квашеной капусты, соленые огурцы, маринованный чеснок — все то, что так хорошо идет под водочку, но с утра никто, конечно, пить не станет. А вот и она сама. «Путинка» — с уважением прочитал он, разворачивая газету, в которую Ирина бережно ее запаковала.

— Сплошные витамины, — опять заметил Яковлев, отправляя горсть капусты в рот.

— Водочку вечером разопьем, — предложил Турецкий.

— А водочкой Ирина Генриховна велела отпраздновать день закрытия дела, — вспомнил наказ жены Турецкого неугомонный Яковлев.

— День знакомства, день закрытия дела, — пробурчал Турецкий. — И когда ты успел с ней так подружиться?