Итак, храмовая религия была чисто ритуальной; ее церемонии оставались запертыми в стенах святилищ. Житель Вавилонии был от нее отгорожен, не мог найти в ней ни моральной поддержки, ни, еще того менее, ответа на свои вопросы о мире. Характерно, что в литературных текстах человек в горе открывает сердце более счастливому другу, просит его о сострадании; ему и в голову не приходит искать помощи у жреца.

Конечно, названия храмов и находившихся в них священных предметов входят в состав имен собственных, занимая там место имен божественных. Быть может, богов часто и воспринимали в конкретном облике их почитаемой статуи? Здания храмов являлись носителями божественной личности: они исполняли молитвенные просьбы верующих «в замещение богов», как тогда говорили. Храмы брали на себя и обычное человеческое усыновление. Но именно тут с наибольшей силой проявлялись любовь и доверие: верующий просил благословения своему потомству и выражал надежду «видеть» храм. Это было искреннее, но не слишком продуманное изъявление неклерикального мистического чувства. Мирянин внезапно начинал славить могущество божества, находящегося в «святая святых». Он переносился туда лишь мысленно; исполнить его желание буквально было невозможно — вход на священную территорию был для мирян под нерушимым запретом.

Таким образом, преданность храмам была вполне реальной даже для тех, кто не входил в клир. Однако она плохо оправдывалась совокупностью социальных ролей храма и, во всяком случае, оставалась формальной, внешней; в ней проявлялась прежде всего привязанность к тому или иному городу, который ассоциировался со своим главным храмом и жившим там божеством. По-настоящему утолить скорбь она была не в состоянии, а эта потребность была тем более сильной, что и общераспространенное мировоззрение не давало утешения.

Для вавилонян человек был предназначен к смерти. Избежать ее — привилегия божества; собственно, бессмертие и есть его основное отличие. Какие бы подвиги ни совершил герой, в конце концов он не мог избежать уничтожения.

Этот принцип был неоспорим, представления же о самой смерти — путаны и бессвязны. Правда, описаний преисподней, а также сходивших в нее богов и людей было более чем достаточно. Но их надо рассматривать лишь с тех позиций, с которых это делали вавилоняне, воспринимавшие их всего лишь как великолепные литературные образцы. На деле подземный мир являлся скорее декорацией, созданной интеллектуалами, вставлявшими в нее какую-либо моралистическую тираду или политическую программу. Это было обрамление, а не настоящее верование.

По представлениям вавилонян, мертвых надо было хоронить, чтобы они не стали привидениями. Затем близкие были обязаны регулярно приносить им еду и питье. Но живые, бывало, уклонялись от этой обязанности. Благочестивые писцы так часто напоминают о необходимости ее исполнения, что можно предположить, что ею часто пренебрегали. В этом небрежении выражались страх и неуверенность вавилонян перед смертью. В конце земного пути всякого человека ставилась точка — люди не верили в другую жизнь. Но каким-то образом мертвые все же продолжали существование, потому что «отчаянные призраки, повсюду рыщущие мертвецы» беспокоили живущих. Как это было возможно, никто не знал и не старался понять; лишь заклинатели при помощи должных процедур брались изгнать непрошеных гостей туда, откуда они пришли.

Оканчивая свои дни, человек умирал весь, целиком; следовательно, удачливым злодеям не грозила никакая кара, а униженные праведники не могли надеяться получить награду. Всё происходило только в этой жизни: кончилась жизнь — конец игре. Смерть всех уравнивала. «Взойди на древние развалины, смотри на черепа великих и малых: кто из них творил зло, кто творил добро?» — таким доводом в одном из литературных произведений (условно озаглавленном «Пессимистический диалог») угодливый слуга бесстыдно одобряет своего хозяина, который хотел было сделать доброе дело для страны, но потом передумал. К чему послужит ему доброе дело?

Итак, зло и злая судьба не находили отмщения на ином свете; в таком случае вопрос о воздаянии становился особенно тяжелым. Традиция давала на него пафосный ответ: всякий преступник понесет наказание при жизни, а невинному, конечно, придется потерпеть неприятности, но в конце концов он станет благополучен: «То, что ты потерял в один год, вернешь в один миг, в том нет сомнения». В общем, всякий наказанный заслуживает своего наказания, даже если сам не сознает за собой вины: ведь эта концепция не принимала в расчет существования доброго или злого намерения. Согласно ей, в глазах богов небрежность и сознательное прегрешение были одинаково тяжкими.

Чтобы избежать бед, религия советовала держаться «под сенью» божества-покровителя. Вавилонянин должен был упражняться в благочестии: «Когда убедишься, сколько выгоды в почитании бога, ты прославишь бога и призовешь его благословение на царя». Благочестие приносит богатство, детей, долголетие и высокое положение в обществе — таков был общий образ мыслей жителей Вавилонии. Ни о каких нравственных ценностях речь при этом не шла. Так же судил и Навуходоносор. Например, он обращался к «Госпоже набережной» с такими просьбами: «Продли мои дни, умножь мои годы; да установят уста твои долгую жизнь и многое потомство; дай здравие душе и телу моему; сделай верными гадания обо мне; сделай добрыми советы для меня; всегда проси Мардука, царя неба и земли, о поражении врагов моих и гибели стран враждебных». Как ни звучны такие прошения, они ограничиваются пожеланием личного и государственного материального успеха. Кроме того, все они эгоистичны: в них ничего не говорится о людях, составлявших царскую семью, страну, империю. Это не случайность; ничего подобного не встречается и в других надписях вавилонского царя.

Что же это было за «благочестие», предписанное мирянам? На деле, как нам кажется, оно сводилось к очень немногим вещам. В письмах то и дело попадаются краткие формулы обращений к богам. Отражали ли они мысли пишущих — или являлись штампами, которые по привычке считал себя обязанным вписать платный писец? В целом их искренность и естественность едва ли вызывают сомнения, но это не дает возможности оценить глубину их благочестия. Некто обращался к адресату так: «Да решат Набу, бог-луна[44] и бог-солнце о здравии твоем; каждый день молюсь я о тебе, и да услышана будет молитва моя!» Другой корреспондент велел написать, что он «преклонил колени» перед богиней; еще один уверял: «Под хранительной сенью богов все у меня хорошо».

Все прочие тексты исходят из храмовой среды. В их советах проявляется их происхождение: «Ищи неустанно сладкого дыхания богов», «Каждый день молись богу своему». Они советуют ежедневно справлять обряды, чтобы не навлечь гнев богов; сулят горе тому, кто «ел хлеб свой и бога своего не призвал», кто «оставил богиню свою и муки не принес ей». Но, кажется, к жрецам не особо прислушивались.

Да и к чему было выполнять все эти предписания? Вот мысль, глубоко переживавшаяся вавилонянами: человек не в состоянии понять божество. «Волю бога знать нельзя; дел бога знать нельзя; все божеское [трудно] обнаружить». Представление о человеке было очень скромным: когда в начале времен младшие боги наотрез отказались удовлетворять нужды старших, люди были сотворены, чтобы работать. После этого небесные жители всех рангов могли жить праздно: люди вечно будут кормить их своим трудом — даже прежде, чем самих себя. Поэтому обыденной моралью было смирение. Это была чисто негативная, угрюмая, горькая, женоненавистническая мудрость. Она только и советовала, что всего остерегаться. Компенсировал эту трусливую замкнутость вульгарный гедонизм, где главную роль играло употребление хмельных напитков. Впрочем, вавилонянам предлагались и некоторые добродетели: благоразумие, сдержанность.