В тот день на Полянке, когда Таня вышвыривала на пол вещи в поисках маленькой кастрюльки, а Лёник заболел необъяснимой болезнью, с температурой под сорок, с удушьем, Олег уже все понимал. Он не понимал только, почему он ждал три года, ведь он уже тогда знал, что не сможет жить без Тани. Даже то, что Таня со своим скрипачом вырастили Лёника хлюпиком, его не страшило, малыш был таким славным, и он знал, что уже почти полюбил его, а со старшим сыном они почти год не разговаривали. Олег знал, что он должен быть безупречным отцом, он и сам хотел быть им. Он ставил Лёника на лыжи, возил в бассейн, следил, чтобы он не пропускал теннис, брался сам за его уроки, когда у Тани кончалось терпение, а оно кончалось крайне быстро. Олег отказывался мириться с тем, что сын не хотел учиться, а потом не хотел работать, он считал, что рано или поздно сын перерастет трудный возраст и возьмется за ум, по-другому же не может быть, жизнь все равно заставит. А Таня все лежала с книжками на диване или готовила, считая, что главное для ребенка – это правильно питаться. Еще она часто тайком от Олега убирала Лёникину комнату, хотя тому было уже шестнадцать. Когда Лёник бросил работу в третий раз, Таня придумала себе новую сказку о правде – что Олег требует от сына невозможного, хотя он всего лишь требовал, чтобы тот работал. Хоть как-то, чтобы в состоянии был себя содержать. Но Таню в этом убедить было невозможно, она оберегала Лёника от отца и потакала ему абсолютно во всем, пусть даже от этого сын ее любил ничуть не больше. Конечно, Олег видел, что сын по-своему любит мать, а его самого почти ненавидит. Или просто ненавидит. Ни сына, ни Таню переделать невозможно, и ей совершенно незачем постоянно его пилить и повторять, что сын не вырос сильным, не все сильны, как Олег, а он не хочет с этим считаться, требует от сына невозможного и тем калечит его. Олег заводился лишь тогда, когда Таня переходила на крик и трясла пальцем перед его носом, повторяя, что Олег не в состоянии любить сына таким, каким сам его вырастил, и, в конце концов, сломает психику ребенка или доведет его до самоубийства. Так было в одном фильме, который Таня однажды смотрела по телевизору и требовала, чтобы Олег смотрел вместе с ней, чтобы понял, чем все это кончается, а Олег орал на Таню, что у него нет выхода, она сама, что ли, не понимает? Как сын выживет, когда его, Олега, не станет? Как, если сын не в состоянии работать? Олег действительно стал сдавать и повторял, что сыну останется его фирма и тот должен научиться вести бизнес, – не потому, что верил в это, а просто потому, что надо же во что-то верить, чтобы жить дальше.

Лёник редко навещал родителей – когда съездить уже было легче, чем отвечать на истеричные звонки матери, – она волнуется, как они там с Надей, он не был у отца на работе уже три дня, он должен немедленно приехать, ей надо убедиться, что с ним все в порядке. Лёник не любил эти поездки – не о чем было говорить с родителями, да и лень тащиться на их дачу по пробкам, когда выходные так коротки. С каждым годом родительский дом раздражал его все больше, в детстве дом не казался таким запущенным, а сейчас он испытывал отвращение к хаосу родительской жизни. Его не удивлял вечный беспорядок в доме, хотя прислуга приходила дважды в неделю, не удивлял холодильник, забитый едой, которую постоянно выбрасывали. Он знал, что подоконники всегда были и будут завалены отцовскими бумагами, лекарствами, прибором для измерения давления, сломанными очками, удлинителями и подзарядками, среди которых никогда нельзя найти нужную. Его даже не бесило, что сначала одна, а теперь уже и три спальни из шести превратились в склад барахла, которое никогда никому не понадобится, а рядом с мамой, лежавшей с книжкой в гостиной на диване, теперь поселился обогреватель, потому что в доме плохо работал котел, но чинить его ни у кого не было времени. У Лёника все это вызывало просто отвращение, но пару часов можно и потерпеть.

В ту субботу, когда они с Надюшкой выбрались, наконец, к Лёникиным родителям, отцовской машины у дома не было, он и по субботам часто торчал на работе. Они вошли в дом, где царила странная тишина, почему-то напугавшая Лёника. Не слышно было ни рокота посудомойки, ни шипения маминых вечных сковородок. Они вошли в гостиную, и испуг прошел – мама, как обычно, преспокойно лежала на диване, правда, с лэптопом, а не с книжкой.

– Отец скоро приедет, у нас грибной суп, а на второе я нажарила бифштексов. Надо вставать, салатики резать. Наденька, ты все еще на диете?

– Мы оба на диете, – буркнул Лёник, усаживаясь в кресло. – Надь, включи телевизор.

Мать отправилась на кухню, а он бросил взгляд на открытый лэптоп. «Игорь Церман, концерт в Кеннеди-центре». Пробежался глазами по закладкам – «Церман, вики», «Гендель, соната…», «Моцарт, Третий скрипичный концерт…».

– Мам, кто такой Церман?

– Знаменитый скрипач.

– Ты полюбила скрипичную музыку?

– Лёник, отстань. Я когда-то любила и самого Цермана. Тридцать четыре года назад. И он меня любил, представь себе. Вообще он мог бы быть твоим отцом. Но сейчас это все уже не имеет никакого значения. – Мать произнесла это, тем не менее, с гордостью. – По-моему, отец подъехал. Надюш, помогай на стол накрывать.

Несколько дней Лёник читал в Сети все, что мог найти о Цермане. Самый юный в истории победитель конкурса Паганини, лауреат конкурсов Сибелиуса, еще кого-то, почетный профессор в университете Йель, снова конкурсы, почетный член, председатель попечительского совета…

Лёник слушал на YouTube особенно щемящее в скрипичном исполнении «Summertime, and the livin’is easy» и искал «Игорь Церман» на «Фейсбуке».

После трех месяцев переписки Церман прислал им с Надюшкой приглашение: Церман и его жена будут рады, если Лёник – он так и написал «Лёник» – с подружкой поживут с месяц в их доме под Лос-Анджелесом, ну и, конечно, посмотрят окрестности. Непременно надо будет съездить в Лас-Вегас. Лёник все слушал и слушал Гершвина, думая, что его отец богат, а мама и сейчас вполне good-looking, но его жизнь никогда не была easy, она всегда была второсортной, и это несправедливо.

– Мам, а зачем ты сказала, что Игорь Церман мог бы быть моим отцом? – спросил он мать, когда приехал в очередной раз.

– Просто вспомнила молодость.

– То есть он не мой отец?

– Лёник, какого черта! Не прикидывайся, ты прекрасно знаешь, кто твой отец! И вообще ты взрослый, все понимаешь, все уже вспомнил. А что не вспомнил, тебе уже Церман наверняка рассказал, ты с ним переписываешься уже бог знает сколько времени.

– Мы с ним об этом не говорим.

– Это ваше дело. А я была, как ты знаешь, замужем за Церманом, а потом развелась.

– И когда ты развелась, я уже был?

– Тебе было уже три года, и ты всегда… ну, после того, как я тебе сказала… прекрасно знал, кто твой отец!

– А почему ты развелась с Церманом, только когда мне было уже три? Почему не тогда, когда узнала, что мой отец Олег?

– Что ты ко мне пристал? Тебе этого не понять. И теперь это уже не имеет никакого значения. Особенно для тебя.