Адрес мамашиной квартиры я назвать не смогла бы, помнила только улицу, остальное планировала найти визуально (я там бывала, когда мы только собирались меняться) – зрительная память у меня отличная, впрочем, не только зрительная. Правда, номера дома и квартиры мамаши у меня где-то записаны, но воспользоваться ими пока так ни разу и не пришлось. Мамочка мне тоже ни разу не позвонила. Хотя как знать? Я ведь после переезда проживала вначале у Сергея, а потом у Волошина.

Я оставила машину у соседнего дома – зачем привлекать лишнее внимание? – и направилась к мамочкиной парадной. На лавочке перед нею сидели четыре старушки – несли вахту, осматривая всех входящих и выходящих. Меня оглядели с ног до головы – представляю, какое там начнется обсуждение после того, как я скроюсь в лифте. А запомнят они только самые заметные детали – рыжие волосы (я специально выбрала сегодня этот парик из всех, предложенных дядей Сашей), накладные веснушки на носу и щеках, широкие плечи. Я была в зеленом пиджаке с подложенными плечиками и зеленых джинсах. В таком виде меня можно было принять за баскетболистку. Пусть свидетели запоминают спортивную рыжую девушку. К тому же все мои знакомые прекрасно знают, что зеленый цвет я терпеть не могу и соглашусь надеть зеленое только под дулом пистолета. Правда, на этот раз я оделась так по доброй воле, чтобы сбить со следа возможных противников.

Итак, я поднялась на шатающемся лифте на пятый этаж, где находилась мамочкина квартира, и позвонила. За дверью царило молчание, я позвонила еще раз. Из соседней квартиры показалось старушечье лицо – двойник бабы Кати из моей парадной (или в каждом подъезде имеется такая бабка, все знающая и все ведающая? Только вот почему она не сидит с остальными на лавочке?).

– Бабушка, – исключительно вежливо спросила я, – не скажете ли, есть кто дома у ваших соседей?

– А то как же, – кивнула бабка, открывая дверь пошире. – Только пьяные все. Как обычно. Спят.

– Значит, стоит звонить и дальше? – посоветовалась я с бабкой.

– Если добудитесь, конечно. А вы откуда будете-то?

Легенду я продумала заранее, а поэтому, ни секунды не колеблясь, сообщила:

– Из Госкомимущества.

– Откуда-откуда?

Я подозревала, что работники Госкомимущества по квартирам не ходят, только откуда это знать соседке моей мамаши? Я заливалась соловьем, поясняя, что представители нашей организации ходят по квартирам злостных неплательщиков, выясняя, по каким причинам не производится плата за жилье, поскольку недавно вышел новый указ (я не стала уточнять чей, да бабка и не спросила), в соответствии с которым злостных неплательщиков надлежит выселять в худшие жилищные условия, предоставляя освобождающиеся квартиры нуждающимся. Исключение составляют малоимущие многодетные семьи. Последнее я добавила специально, чтобы расположить бабку к себе: алкоголиков выселяем вон, а к малоимущим проявляем жалость. Моя уловка сработала.

Бабка тут же начала рассказывать, какие оргии устраивает моя мамаша с сожителями. Оказалось, что моя родительница в данный момент проживает с двумя прихехешниками, один из которых моложе ее на семь лет, а второй – аж на одиннадцать. Я мысленно поаплодировала родной мамочке. Генетика, конечно, – страшная вещь. Может, любовь противоположного пола к моей особе – это тоже подарок родителей?..

Кроме двух постоянных сожителей, к мамочке еще какие-то кавалеры захаживают, когда этих двоих нет дома.

– А на что они живут? – поинтересовалась я. – Работают где-нибудь?

Оказалось, что мамочка где-то то ли мыла полы, то ли махала метлой, сожители на пару трудились грузчиками, а вдобавок ко всему вся эта троица собирала бутылки по микрорайону. Этакая дружная шведская тройка с рюкзачками. У меня мелькнула мысль, не пристроить ли их всех в какой-нибудь Вахташин подвальчик? И я вроде бы свой дочерний долг выполню, и мамочке с хахалями будет хорошо. Я решила, что вернусь к этому вопросу по возвращении в Питер. Конечно, если я сюда вообще когда-нибудь вернусь.

– У вас случайно нет ключей от их квартиры? – спросила я у бабули.

Старушка сообщила, что соседка ни с ней, ни с кем другим из подъезда не дружит, ее тут не любят и будут очень рады, если ее выселят. Я попросила у бабки дать мне ее собственные ключи – вдруг подойдут. Едва взглянув на замок, я решила, что тут сгодится любая проволочка, но при бабке ковыряться не хотелось, а то еще подумает чего не надо.

На мое счастье, подошел бабкин ключ.

– Им замки не нужны, – заявила она. – Им все равно беречь нечего. И воры к таким не пойдут. Чего у них брать-то? Воры-то теперь умные.

Откуда бабка знала про то, какие воры сейчас и какие были раньше, я уточнять не стала. Для отвода глаз я записала ее фамилию, имя, отчество и телефон и сказала, что в случае необходимости наш комитет свяжется с ней. Вдруг нам понадобится какая-то информация… Соседка с радостью выразила готовность предоставлять нашему комитету любую необходимую информацию – только бы мы этих алкашей выселили. Я прошла в квартиру. Бабке, как я видела, очень хотелось пойти вместе со мной, но мне ее присутствие было совсем ни к чему. Я не сомневалась, что она останется стоять на лестнице, приложив ухо к двери, или слушать из своей комнаты, прижавшись к стене. Пусть слушает. То, что мне нужно, я скажу на кухне, тихо и в ухо мамочке.

Стоило мне открыть дверь, как мне в нос ударил запах мочи из незакрытого туалета. Хотя в квартире были распахнуты окна, и на кухне, и в комнате, запах дешевой бормотухи и какой-то затхлости не улетучивался. Справа от входной двери была прибита вешалка, на которой висели какие-то старые пальто. Ни туалет, ни ванну, казалось, никогда не мыли. С момента переезда уж точно. А ведь когда мы жили все вместе, мать поддерживала порядок в доме. Или это отец ее заставлял?

Я надела специально приготовленные тонкие резиновые перчатки и заглянула на кухню. Грязная, замызганная плита в дальнем левом углу, незакрытое помойное ведро, от одного вида которого у меня к горлу подступила тошнота, остатки нехитрой закуски на столе, три табуретки – и горы пустых бутылок. Это собранные по микрорайону? Или результат последних подвигов святого семейства? Я не могла найти ответа на этот вопрос, не проконсультировавшись со шведской тройкой, а поэтому направилась в единственную комнату.

После переезда мамочка с сожителями уже успели учинить пожар. Может быть, даже не один. Обгорели остатки занавесок и две стены, правда, несильно, но тем не менее. Единственная тахта тоже пострадала, но спать на ней еще было можно – по крайней мере, в этот момент на ней лежали две фигуры в одежде, мужская и женская. Еще один мужичонка сладко посапывал под грубым деревянным столом, положив под голову пиджачок. На столе тоже красовались остатки пира (вчерашнего, позавчерашнего или сегодняшнего?), гора окурков в тарелке – и бутылки, бутылки, бутылки. «Да тут целое богатство, – подумала я. – Интересно, на какую сумму можно их сдать?» Сдачей бутылок я никогда не занималась, так что цен на стеклотару не знала.

Я бегло осмотрела этикетки и узнала знакомые. Нет, не из тех, что употребляла внутрь сама, здесь была продукция из запасников Вахтанга Георгиевича. Вот ведь как тесен мир, подумать только. Дорогой господин Чкадуа руководит изготовлением пойла, поглощаемого моей дражайшей мамочкой и ее сожителями. Если они вообще не трудятся непосредственно на него.