— Дорогой, извини, я еще минутку.

— Виктория, заинька, иди, помоги ей, пожалуйста, не то я прямо здесь и сейчас сойду с ума.

— Да, милый, — промурлыкала Виктория, чмокнула старшего брата в щеку и убежала. Кит сел в кресло, вытянул длинные ноги, достал бархотку, почистил ботинки, выпил рюмочку бренди, выкурил сигарету, после чего его немного отпустило, и он решил побеседовать по душам с младшим братом.

— Как твои дела, Даниил, голубчик.

— Отвали! Придурок!

— Тебе еще не надоело отжиматься? Хочешь, пойдем с нами.

Дэниэл представил себе тихий, респектабельный вечерок в компании респектабельных приятелей старшего брата и их фешенебельных подружек и жен. И будут они есть фешенебельные блюда, запивая респектабельными напитками, и вести респектабельные разговоры о фешенебельных и респектабельных вещах вроде политики, Бога и фондовой биржи. Кошмар. Лучше сразу умереть.

— Нет!

— Зачем так громко кричать?

Дэниэл собрался улизнуть, но Кит поставил брата навытяжку и прочитал мораль, которую Дэниэл привычно пропустил мимо ушей. Он и сам знал, что вконец забросил учебу, шатается со своими отвратительными дружками и, если так будет продолжаться и дальше, то непременно окончит жизнь в тюрьме или в сточной канаве.

— Ты понял меня? Поросенок!

— Да.

— Ты всегда говоришь, что все понял и больше не будешь, а потом берешь и делаешь все то же самое. Кем ты себя возомнил? Раскольниковым? Серьезно, дружочек. Не пора ли взяться за ум? Если ты о себе не хочешь подумать, подумай хотя бы об отце.

Дэниэл уже давно подумал и составил мнение об отце. Далеко не самое лестное.

— Старый козел.

— Да… отец не сахар… характер у него тяжелый… и рука тяжелая… бедный старичок… но он наш отец, и мы должны относиться к нему с подобающим уважением.

— Да? — протянул Дэниэл с довольно-таки оправданным скептицизмом. — Ладно. Как скажешь. Я могу теперь идти?

— Нет, не можешь, я еще не закончил наш разговор.

— Что ты ко мне постоянно цепляешься?

— Знаешь, Дэнни, будь это не ты, а кто-нибудь другой, я бы не стал к нему цепляться. Я бы махнул рукой и позволил ему и дальше гробить свою жизнь. Но ты мой брат.

— И что?

— Я вроде бы люблю тебя и так далее.

— Ну? И что?

Кит тяжело вздохнул.

— Да, — сказал он, — верно: и что? Зачем? Для чего все это? К чему стараться, куда-то стремиться, что-то делать, когда все равно все мы умрем? Ты это имеешь в виду, Дэнни? Уж поверь мне, такая философия мало того, что инфантильная, жалкая и никчемная, так еще и глубоко порочная, и никого еще никогда до добра не доводила. На самом деле, если продолжать думать и действовать в этом роде, то раньше или позже наступит… непременно наступит… волшебный, удивительный момент… когда ты превратишься в старого, вонючего… всегда и всем недовольного… козла, и никто тебя не будет любить, и ничего у тебя не останется, кроме бутылки.

— Я не понимаю, о чем ты, — сказал Дэниэл, цепенея лицом.

Серые глаза Кита недобро прищурились.

— Не понимаешь? А я думаю, все ты понимаешь, и очень хорошо. Все равно, дело тут не в папе, не в его винном погребе, куда ты тоже тайком похаживаешь, — а то я не знаю, и не в военной академии, и не в банде малолетних преступников, у которых ты там главный заводила, — а то я тоже ничего не знаю. Дело в тебе. А твоя проблема в том, что ты…

Кит замолчал и пощелкал пальцами, как бы пытаясь подобрать нужное определение.

— Амебный.

— Какой?

— Амебный. Аморфный. Приспособленец по натуре. Дешевый конформист. Ты вроде не хороший. С другой стороны, вроде и не плохой. Умом не блещешь, но и не дурак как будто. Короче говоря, мог бы и стать кем-то, но пока ты просто… никакой.

Дэниэл буквально примерз к полу. Оскорбление было столь глубоким и ранящим, словно ему в грудь с размаху воткнули осиновый кол.

— Что? Я? Послушай, ты…

Кит махом прикончил зарождающуюся дискуссию, привстав и небрежно ткнув брата кулаком в солнечное сплетение. Удар его был настолько точен и стремителен, что Дэниэл просто не успел увернуться. Ударил Кит далеко не в полную силу, но достаточно для того, чтобы Дэниэл позеленел, сложился пополам и тоненько завыл. Кит спокойно и терпеливо подождал, пока младший брат перестанет выть и распрямится обратно.

— Не перебивай меня. Я уже почти закончил, к тому же, это в последний раз, мне смертельно надоело вести с тобой душеспасительные беседы. Я тебя прошу: подумай о своем будущем, пока не поздно. Возьмись за ум. Научись говорить «нет» всяким мерзким типам, притворяющимися твоими друзьями. И еще раз тебя застану в винном погребе, я тебе уши надеру.

Как раз со второго этажа спустились Тереза с Викторией, обе нарядные, будто картинки с выставки, в шляпках и лентах.

— Окорок ты свинячий, пойдешь с нами? — спросила Виктория младшего брата.

— Нет!

— Тоже мне, велика потеря. Хоть мазь возьми, намажешь пятачок. И хватит лопать шоколад, твои прыщи уже похожи на действующие вулканы. Ну, вот. Он опять громко закричал и куда-то убежал, ненормальный поросенок. Наверное, в погреб. Поросенку четырнадцать лет, а он втихомолку напивается… уму непостижимо!

— Не напивается, — Кит усмехнулся, — а таскает из погреба банки с вареньем и лопает у себя в комнате. Не знаю, что с ним творится. Глюкозы, что ли, не хватает молодому, растущему организму.

— Вот-вот. Четырнадцать лет, а он не напивается. Прирожденный неудачник, — насмешливо промурлыкала Виктория, доставая из крохотной дамской сумочки хрустальный флакончик духов и прыская за ушками.

Кит был настроен оптимистично.

— Просто это такой глупый возраст. Лет через десять, ничуть не сомневаюсь, наш Дэнни подрастет, превратится в законопослушного, образцового, адекватного гражданина и успешно впишется в наше высокоморальное, просвещенное, гуманное общество, созданное прирожденными неудачниками для таких же прирожденных неудачников.

— Сам ты неудачник, — заорал Дэниэл сверху.

— Ну, конечно.

— Ты еще увидишь… вы все увидите!!

Кит брату не поверил, а напрасно. Скоро увидели они все. Девочки-выпивка, выпивка-девочки. Наркотики. Дэниэл пырнул ножом старшего офицера-воспитателя. Хорошо, хоть не насмерть. Все равно Дэниэла вышибли из военной академии с таким треском и скандалом, что не помогла громкая фамилия.

Отец не представлял, что делать с бешеным зверенышем и пристроил его в университет. На философский факультет. Философия! Боже! За полтора года Дэниэл ни разу не открыл учебника. Зато в университете его научили свободе, равенству и братству. Голова его, которая раньше была забита только девочками, выпивкой и наркотиками, теперь, ко всему прочему, забилась еще и радикальными революционными идеями. Со всем пылом юности он возненавидел все мещанское, пресное, фальшивое и гнилое, особенно — Бога и свою семью. Он и раньше ненавидел это, но теперь у него появились причины для ненависти.