– Вы меня… – Я хотела сказать, что она с кем-то меня перепутала, но тетка не позволила мне вставить ни слова.

– Не нужно оправданий! Я все понимаю, но поймите и вы! Павел Петрович – большой художник, и его нервы нужно беречь!

Она вдруг приостановилась, взглянула на меня и ахнула:

– Вам же еще нужно гримироваться! Ведь не можете вы в таком виде… эти брови – это какой-то кошмар!

Я обиделась за свои брови и снова попыталась что-то сказать в свое оправдание, но моя провожатая, которая тащила меня по коридору, как маленький верткий буксир тащит тяжелую неповоротливую баржу, опять не дала мне ничего ответить.

– Вы не представляете, как он волнуется! Этот человек… этот, я не побоюсь этого слова, святой человек и великий мастер – он сегодня с самого утра не в своей тарелке! Поэтому вы должны все сделать, чтобы не разочаровать его!

Я подумала, что мне будет довольно трудно не разочаровать этого неизвестного мне святого человека, поскольку я совершенно не представляю, чего же он от меня хочет.

Тут моя провожатая затормозила перед высокой белой дверью с табличкой «Главный режиссер», приложила палец к губам, округлила глаза и прошептала мне страшным шепотом:

– Подождите несколько секунд, я только узнаю, в каком он настроении! – И она исчезла за дверью.

Я опомнилась: что я здесь делаю? Ведь меня явно с кем-то спутали! Надо уходить отсюда, пока не разразился настоящий скандал!

Однако любопытство делало свое дело, и, прежде чем уйти, я огляделась по сторонам.

На стене передо мной висели фотографии актеров и сотрудников театра. Пару лиц я как-то видела по телевизору – в рекламе или в сериалах. Но здесь были не только артисты, но также режиссеры, театральные художники, даже гримеры и рабочие сцены…

Вдруг я увидела портрет, который показался мне знакомым. Круглое лицо, пухлые детские щечки… ну да – человек на фотографии был здорово похож на Леонида Борисовича! Только значительно моложе, и вместо круглой лысины на голове его была густая вьющаяся шевелюра.

Подпись под фотографией гласила, что я вижу главного осветителя театра М. Б. Варшавского.

Вот оно! Это брат Леонида Борисовича! Он работает в этом театре! Так что все было не случайно – и слово «Собеседник» в записке, и чайка… ни о каком совпадении и речи быть не может!

Я воровато оглянулась на дверь главного режиссера и припустила прочь по коридору. Через десяток метров мне попалась дверь, выходящая на лестницу. Что-то говорило мне, что хозяйство осветителя должно располагаться наверху, и я устремилась вверх по лестнице со всей возможной прытью.

Поднявшись на два лестничных марша, я уткнулась в неприметную дверь. Другого пути все равно не было, и я, толкнув эту дверь, вошла в полутемный коридор.

Коридор этот был совсем не таким, как внизу, – он был узким, захламленным. Сразу чувствовалось, что я попала в мир, расположенный за кулисами, куда не допускают посторонних, не имеющих прямого отношения к театру.

Я шла вперед, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Коридор сделал поворот, и я увидела слева по курсу настоящую пропасть. Над ней нависал легкий узенький балкончик, на котором стоял, наклонившись, высокий длинноволосый человек в заляпанной краской блузе. Перегнувшись через перила балкончика, он кричал куда-то вниз:

– Четвертый сегмент левее! Вот так! А на втором нужно красного подбавить!

Я с любопытством взглянула через его плечо.

Внизу, прямо под нами, на полу огромного помещения были разложены большие куски раскрашенного холста. Приглядевшись, я поняла, что это части будущей декорации, которые передвигают рабочие сцены, а человек в перепачканной блузе – художник, который отсюда, со специального балкончика, руководит этим сложным творческим процессом.

Почувствовав мое присутствие, художник обернулся и недовольно проговорил:

– Почему посторонние на площадке? Девушка, вы что тут делаете?

– Извините… – пробормотала я. – Я осветителя ищу…

– Мишина будка дальше по коридору и направо!.. – буркнул художник и снова закричал, перегнувшись через перила: – Куда ты задник тащишь? Я тебе сказал: четвертый сегмент основного полотна!

Я тихонько извинилась и двинулась вперед.

Значит, брата Леонида Борисовича зовут Михаил… ну, хоть этот-то человек наверняка захочет помочь несчастному узнику! Родственные узы крепче всяких других…

Коридор разделился на два. Вспомнив слова художника, я повернула направо. Буквально через несколько шагов передо мной оказалась хлипкая дверка с табличкой «Осветители».

Я вежливо постучала, но никто не ответил, и тогда я толкнула дверь.

Она была не заперта, и я оказалась в довольно просторной, но чудовищно захламленной комнате.

Точнее, это была не комната, а что-то вроде скворечника или скорее птичьей кормушки, подвешенной под потолком театра.

Одна стена, напротив двери, отсутствовала, вернее, она была заменена решетчатой металлической конструкцией, на которой были закреплены прожекторы, светильники, какие-то цветные стекла и другие предметы непонятного предназначения. Все остальное место в помещении занимали разные приборы и пучки разноцветных проводов.

В самом центре комнаты, как алтарь в церкви, располагался большой пульт, похожий то ли на панель управления самолета, то ли на клавиатуру органа. Перед пультом стояло удобное вращающееся кресло – вроде того, в котором сидит за своим компьютером Слон. То есть Родя.

Само собой, это – рабочее место главного осветителя, место, откуда он во время спектакля управляет всеми этими фонарями и прожекторами… Самого осветителя в комнате не было. Наверное, дневного спектакля сегодня нет, а для вечернего еще слишком рано.

Я села в рабочее кресло, думая, что же мне дальше предпринять.

Может быть, написать Михаилу записку: мол, ваш брат находится в Саблинских пещерах, помогите ему выбраться на волю…

Бред, конечно! Какой нормальный человек поверит в такую ахинею? Тем более если он просто найдет эту записку на своем рабочем месте, то наверняка подумает, что кто-нибудь из сослуживцев решил так над ним подшутить.

Нет, я должна увидеть Михаила, поговорить с ним лично, найти убедительные слова…

Я машинально взглянула на пульт.

Кнопки, клавиши… на некоторых из них стояли номера, на других – какие-то непонятные значки. В части клавиатуры в ряд были расположены несколько тумблеров, каждый из которых был подписан какой-то буквой. Я пробежала по ним взглядом.

К, О, Ж, З, Г, С, Ф…

Дальше были еще тумблеры, еще буквы, но именно эти семь привлекли мое внимание.

К, О, Ж, З, Г, С, Ф… да это же школьная считалка, строчка для запоминания семи цветов радуги – каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Здесь, на этом пульте, при помощи тумблеров осветитель может включать разные цветные прожекторы, когда это нужно по ходу спектакля. И он, естественно, обозначил цвета первыми буквами слов из считалки. Но цветов у него в палитре больше, чем в радуге, поэтому больше тумблеров и соответственно больше букв. Дальше, после буквы «Ф», то есть после фиолетового цвета, шли еще несколько – Б, Р, Л, П, М… что эти буквы обозначают? Допустим, Б – это просто белый, Р – розовый, Л – лимонно-желтый…