За окнами моей темницы хлынул летний дождь. Сначала я считаю капли, хлестко бьющиеся о стекло, потом вяло пытаюсь отмахнуться от мухи, изводящей своим жужжанием. Секунды текут равномерно, ничего не меняется. Эти секунды давно сложились в недели. Сегодня три месяца, как ты меня оставил, я наконец вспомнила что-то очень важное, что тревожило меня с утра. А именно: ровно три месяца назад я вернулась с того света, хотя не должна была бы. И это тоже удивительно. Странная тяга физического тела к жизни без особых на то оснований…

После того как я, прежняя, умерла, я думаю только о том, что когда-нибудь я выйду из этого дома скорби и тогда… Тогда я найду тебя. И дождь ли будет лить как из ведра, ночь ли на дворе или день случится в этот момент, мне будет решительно все равно. Ты заплатишь сполна за мою новую жизнь. За адскую тьму, за чертову воронку безысходности, в которую ты меня затянул. Ты заплатишь. Я выжгу из памяти твой ненавистный ночной силуэт. Я тебя убью.

Пожалуй, мне стоило сохранять молчание, в этом было нечто поэтическое. Доктор Карл должен был бы знать толк в возвышенных страданиях. Но он заставил меня разговориться, не давя на некое сомнительное облегчение, которое я испытаю, излив душу, не обещая исцеления, но, как хитрый делец, напирая на то, что сделка есть сделка. И тут он был прав, я – бизнесмен, я не могла нарушить условия нашего своеобразного контракта.

Теперь же ненависть, которую я все это время носила внутри, льется из меня полноводным бурным потоком, и конца ей нет. А значит, и у меня нет другого выхода, кроме как поддаться ей и употребить в дело.

В саду на корявых низкорослых деревьях поблескивали уже начинающие наливаться румянцем яблоки. Теплый полуденный воздух напоен был их сладким медовым ароматом. Пестрая бабочка мелькнула в вышине, опустилась ниже, присела на ветку и задрожала разрисованными крылышками. Картина складывалась совершенно идиллическая. И София, как ни старалась, не могла не поддаться опустившемуся на сад ленивому, сонному томлению. Черт его знает, что было тому виной – жара ли, медикаменты или приглушенный убаюкивающий голос сидевшего напротив нее Карла.

Она начинала понемногу привыкать к этим их ежедневным неспешным беседам, которые сторонний наблюдатель вполне мог бы принять за благостные встречи доброго дядюшки и его строптивой племянницы. В отличие от московского психиатра доктор Густавсон всегда находил время для разговора с ней и не скрывал своего неподдельного интереса к ней и ее случаю. И София, с одной стороны раздраженная его настойчивым вниманием, с другой стороны, не могла не испытывать некоторого удовлетворения от того, что здесь в отличие от московской клиники ею все же занимаются.

– Итак, Софи, из того, что ты рассказала мне в прошлый раз, стало очевидно, что ты до сих пор так и не примирилась со смертью брата и продолжаешь некоторым образом надеяться на встречу с ним. Это так? – спросил доктор Карл и потянулся к стоявшей перед ним на столе чашке с чаем.

Софии всегда любопытно было наблюдать за тем, как аккуратно его сильные, крупные пальцы обхватывали тончайшую фарфоровую ручку. Казалось, одно неловкое движение – и они сомнут ее, раздавят, обратив в мелкие белоснежные осколки. И тем не менее чашка всякий раз оставалось целой, и ни малейшей трещины не появлялось на драгоценном мейсенском фарфоре. Карл, судя по всему, был большим эстетом и гедонистом. Ну кто другой, в самом деле, стал бы пить на работе чай из такого произведения искусства, да еще потчевать из него пациентов?

– Ты все-таки считаешь меня окончательно безумной? – хмыкнула София. – Поверь, Карл, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что Борис умер, и если и обращаюсь к нему мысленно или в личных записях, то только как к некой утраченной части самой себя.

– Утраченной части самой себя… – повторил за ней Карл. – Это интересно. Нет, Софи, я не имею в виду, что ты ждешь возвращения Бориса в буквальном смысле. Однако, поправь меня, если я ошибаюсь, он стал для тебя своеобразной меркой, которую ты прикладываешь ко всем встреченным тобой мужчинам. Каждый из них должен, если хочешь, пройти кастинг на роль Бориса в твоей жизни, и удивительно ли, что никто не выдерживает сравнения с образом, который за прошедшие годы твое сознание сильно идеализировало.

– Ты что, пытаешься, как бабка на завалинке, укорить меня в том, что я до сих пор не замужем, потому что слишком много ворочу нос? – хохотнула София.

Карл поморщился и придвинул к ней ее чашку, над которой тонкой струйкой поднимался белый пар.

– Угощайся, – мягко сказал он.

София, однако, покачала головой:

– Не хочу.

– Может быть, закуришь? – предложил тогда Карл, бросая на стол пачку сигарет.

Та поначалу хотела привычно отказаться, но внезапно осознала, что хочет этого. Хочет вдохнуть отравленный никотином дым. Это было настолько странно для прежней Софии, привыкшей заботиться о собственном здоровье, о том, чтобы тренированное тело действовало безотказно и никогда не подводило, что нынешнюю это желание даже озадачило. Однако же она вытащила из пачки сигарету, прикурила и со странным удовольствием ощутила, как прокатился по горлу первый клуб дыма.

– Как ты понимаешь, – продолжил Карл, – я получил доступ ко всем материалам, которыми владели врачи московской клиники. К твоим дневниковым записям и полицейскому протоколу. Из этих документов следует, что незадолго до аварии у тебя были отношения с каким-то человеком, к которому ты со всех сторон прикладывала образ Бориса. Ты готова признаться в этом? Или мне стоит зачитать тебе пару страниц из твоей заветной книжицы?

Карл вытащил из папки такую знакомую ей тетрадь в кожаном переплете и помахал ею в воздухе. София, резко ткнув сигарету в пепельницу, так, что в воздух взметнулись рыжие искры, подалась вперед, пытаясь выхватить ее из рук Карла. Но тот ловко уклонился, воспользовавшись тем, что тело ее, оглушенное медикаментами, пока не подчинялось ей по-прежнему.

– Отдай! – глухо прорычала София.

– О нет, это очень любопытный документ. Я его берегу. Исповедь волка… Итак, повторю свой вопрос. Были ли у тебя перед аварией отношения с мужчиной, которого ты сравнивала с Борисом?

– Это важно? – сдерживая злость и досаду на то, что не удалось вернуть себе дневник, буркнула София.

– Иначе я бы не спрашивал, – отозвался Карл. Он потер гладко выбритую худую щеку и вдруг, как будто бы невпопад, добавил: – Ты очень мало говорила о матери. Как я понял, близких отношений у вас с ней не было. С самого твоего рождения мать, не стесняясь, отдавала предпочтение Борису. Это так?

– Так, – согласилась София. – Я ведь говорила уже тебе. Он был лучше меня, чище, добрее. Ее отношение было только справедливо.

– Феномен близнецов еще не до конца изучен наукой, – задумчиво произнес Карл. – Нередко бывает, что такие люди обладают идентичной внешностью и зеркальным расположением органов. Они понимают и чувствуют друг друга на каком-то ином, не физическом, уровне. Часто создают собственный язык.