Руки у нас были вымазаны в грязи, поэтому лоб Скэриэл тоже запачкал, как и лицо. Наверное, выглядели мы так, словно работали в шахте. Не знаю почему, но вид чумазого Скэриэла поднял мне настроение.

Мы опустили труп в яму и закопали. Вышло уже быстрее. К рассвету дело было сделано. Я валился с ног от усталости, но Скэриэл был бодр и полон сил.

– Иди поспи, – кивнул он, когда мы вошли в дом: оба грязные, потные, с лопатами в руках.

– А ты?

– Хочу прибрать до открытия.

Я был так измучен, что не осталось сил на споры.

– Ладно. – Я медленно двинулся по лестнице, как вдруг он меня окликнул:

– Джером?

Скэриэл поднялся за мной, притянул к себе и крепко обнял.

– Спасибо. – Горячий шёпот опалил мне ухо.

– За то, что остановил его? – уточнил я, стоя столбом.

За то, что не сбежал, как трус. Не бросил наш дом. А ведь такие мысли у меня были.

– Нет, – прошептал Скэриэл, стискивая меня крепче. – Спасибо, что остался жив.

Оркестр играл очередную симфонию Бетховена. Музыканты были в тёмно-синих костюмах и украшенных чёрными перьями пилотках. Под высоким расписным потолком исполняли трюки воздушные гимнасты в белых, сверкающих в темноте костюмах. Тут и там слышались восторженные вздохи впечатлительной публики. Вокруг, огибая весь зал, под потолком парили два огромных дирижабля. Один плыл в воздухе по часовой стрелке, второй – против. Они пересекались каждые полчаса, возвещая об этом взрывом конфетти. Гости только и успевали, что вовремя прикрывать ладонями свои бокалы.

В центре, на специально возведённом небольшом помосте, факиры создавали из огня гигантские фигуры: двухметровых огненных тигров и львов, временами прыгавших над головами гостей и издававших безмолвный рык; грациозных фениксов, чьё оперение состояло сплошь из языков пламени; и в завершение бабочек, порхавших с подноса на поднос и похожих на искристые бенгальские огоньки. К ним лучше не протягивать руки – можно получить ожог, о чём предупредили с самого начала фаер-шоу.

Я не приближался к факирам, предпочитая смотреть издалека. Меня пугал огненный лев, лихо напомнивший того, которого создал из тёмной материи Гедеон. Огромный хищник прыгал через огненный круг, грозно бегал по помосту, держа зрителей у импровизированной сцены в напряжении, свирепо рычал на факира (всё так же не издавая ни единого звука), и тот эффектно усмирял его ударами пылающего хлыста.

– Великолепно, – восхитился чистокровный, стоявший впереди; он похлопал и обратился к остальным: – Вы это видели? Прямо как настоящий.

Факир взмахнул рукой, и лев обернулся птицей, встрепенулся, широко раскинул крылья, позируя, и взмыл ввысь, а после стремительно ринулся на гостей, которые в ужасе вскрикнули. Факир взмахнул ещё раз, и птица исчезла под бурные аплодисменты и возгласы облегчения, так и не задев зрителей.

Сверху крупными хлопьями падал снег, но не долетал до нас, а растворялся прямо на глазах. Он никак не беспокоил гимнастов, из чего я сделал вывод, что снег – не более чем световое шоу. Рядом с оркестром стояла большая пышная нарядная ель, макушкой достававшая до потолка. Под елью – гора подарков в яркой упаковке.

Из года в год программа рождественского бала менялась. В прошлом году были русалки, фонтаны и киты изо льда, в этом темой стал цирк во всех его проявлениях. Неизменным оставалось только одно – наличие масок, скрывающих лицо. Ровно в полночь мы были обязаны снять их и открыться друг другу.

Маски чистокровных заранее изготовлялись по индивидуальным слепкам. Ни у кого не было повторяющегося дизайна. У кого-то маска вычурная, расписная, с пышными перьями и лентами, кто-то предпочёл более скромный вариант и обошёлся только позолотой.

На золотой маске одной чистокровной красовались розовощёкие ангелы с крыльями за спиной – в стиле потолочных фресок Пауля Трогера. На маске у другой я разглядел балерин, копию «Голубых танцовщиц» Эдгара Дега.

Мама любила рождественский бал, и ей нравилось наносить собственный рисунок на маску.

– А здесь у нас будет Луна. – Она улыбалась мне; на её носу и щеках остались блёстки. – Тебе нравится Луна? Могу ещё нарисовать и Землю. В этом году на каждой нашей маске будут планеты Солнечной системы. Отцу я нарисую Марс. – Мама говорила шёпотом, а я наблюдал за тем, как переливались блёстки на свету. – Ты ведь помнишь, что на его маске рисовать нельзя? Таковы правила для старейшин, но я нарисую незаметно, чтобы только мы знали об этом. Здорово, правда?

И как бы больно ни было, всё же я с нежностью вспоминал её руки, испачканные в жёлтой краске. Золото на светлой коже. Пальцы в розовом, а локти в белом – она не аккуратная, но такая забавная. Чесала нос, и блёстки оставались на пальцах, смешиваясь с краской. Она тянула ко мне руку, ласково гладила по щеке, а я уже чувствовал, как окрасилась и моя кожа.

Я мотнул головой, отгоняя воспоминания.

На рождественском балу-маскараде всех нас связывали три цвета, ставшие традицией: серебряный, золотой и красный.

– Я думал, ты будешь под домашним арестом, – проговорил Леон, подходя с бокалом какого-то оранжевого напитка. Расписную серебряную маску он держал в руке.

Он был одет в смокинг с чёрной шёлковой сорочкой и белой бабочкой. Я впервые видел его в тёмном костюме.

– Сам удивляюсь тому, что нахожусь здесь, – раздражённо ответил я, хотя собирался не подавать виду, как мне претит это мероприятие. – И кстати, как ты меня узнал?

Свою маску я старался лишний раз не снимать, чтобы не привлечь ещё больше внимания, но, кажется, это мне плохо удавалось.

– Ты один стоишь в стороне с кислой миной.

– Но ты же не видишь моего выражения лица, – не унимался я чисто из упрямства.

– Поверь мне, тебя легко узнать даже по недовольной позе, – усмехнулся Леон, и я снисходительно улыбнулся в ответ.

На костяшках пальцев образовалась корочка. Я периодически трогал её, напоминая себе о том, что не сдержался и ударил Клива. Двоякие ощущения. Я не слышал ничего про него с того дня и не горел желанием спрашивать.

Как и Леон, я сделал маленький глоток из своего бокала. Старшие в это время пили шампанское, тогда как у меня был яблочный сок.

– Отец не сильно ругал? – поинтересовался Леон.

– Мы ещё не обсуждали драку. – По привычке я поднял взгляд на амфитеатр, но там пока было пусто. – Он очень занят.

– А мистер Хитклиф тоже здесь? – Леон тоже посмотрел наверх.

Мы никогда не были в амфитеатре. Вход туда строго воспрещён.

– Да. Твой дядя с ними?

– Ага. – Леон оглянулся: – А остальные из твоей семьи?

– Гедеон и Габриэлла где-то здесь. – Я нахмурился, наткнувшись взглядом на старшего брата.