Когда старушка со своим пекинесом удалилась, Кулькова холодно сняла с плеча зевающего кота, шваркнула его рядом раздраженно (кот тотчас исчез) и стала глядеть на серое небо.

«Кто вокруг меня хлопоты разводит? Не милиция ли? А может, как бы это означить вернее, конкуренты какие? – крутила в своих предприимчивых мозгах консьержка. – Хорошего мало. Как бы тебе, Тонюшка, под старость лет в паскудную историю не вляпаться. Надо бы дурь под себя упрятать да на помеле куда подальше свалить. Ведь молящие старухи при церкви меня ведьмой считают, курицы мокрохвостые. И сумасшедший Слепаков такое же вякал, когда на меня набросился. И жена его, покорница-сладострастница, верила, что я из ведьм, заколдовала ее, дурищу… А еще музыкальное образование получила… Оба они преставились и, как говорится, ихнее дело кончено. Но и у меня жизнь паршиво укладывается. Ишь, квартиросъемщики с двенадцатого, сотрудники мои, сгибли. Кто их теперь заменит, сам черт не поймет».

Таким ироническим и причудливым размышлениям предавалась консьержка Кулькова. Она смотрела не мигая на огромный мрачный закат, на меркнущее страшное небо, по которому вереницей буйно проносились иссиня-черные облака, принимающие человекоподобную форму с изодранными клочьями косматых рубищ, как будто и правда ведьмы со всей Москвы летели к ночи на шабаш.

А отставной прапорщик Хлупин, неприметный в телогрейке, кепчонке и стоптанных сапогах, подвез тем временем свою визгливую тележку к «Салону аргентинских танцев». В надвигающихся сумерках взбегали к крышам бутиков и супермаркетов лиловые названия иностранных фирм. Оголенные ноябрем, иззябшие деревья были усыпаны бледно-фиолетовыми малюсенькими лампочками-снежинками. И хотя не казалось Хлупину такое изысканное украшательство неприятным, однако он отчего-то поежился на льдисто-белые всплески реклам и под стеганой телогрейкой вдруг задрожал, охваченный мгновенным ужасом.

Ужас возник бессмысленно, неопределенно, и Хлупин долго не мог от него избавиться. Наконец успокоился, позвонил.

Через некоторое время дверь приоткрылась. Красивый охранник в мундире, поблескивая пробором и аксельбантом, небрежно кивнул:

– Чего тебе?

– Привез от Кульковой кулек, то есть пакет, – сторонясь невольного каламбура, скучным голосом произнес Хлупин. Он суетливо высвободил из газет закамуфлированный под бумажный сверток пакет.

– Ой, ой! – спел красавец в мундире. – Тебя никто не видал?

– Да… нет, – неуверенно бормотнул разносчик бесплатных газет.

Пигачёв забрал пакет и плотно закрыл дверь.

Хлупин вытащил на тротуар тележку с газетами. Сделал несколько шагов в сторону. Стал зачем-то читать приклеенную к стене предвыборную листовку.

«В Думу должны прийти НОВЫЕ люди, не замаравшие себя пустыми обещаниями. Не бесконечно болтающие чиновники, не депутаты с абсолютно неизвестными делами, а – профессионалы. Многие знают меня как генерального директора комбината. Я никогда не подводил тех, кто мне доверяет. Я знаю, как живут москвичи, знаю ваши проблемы. Я не могу смотреть, как реальные дела заменяются болтовней политиканов. Я готов работать. Я обещаю вам… Я…» Под листовкой стояла ничего не говорящая фамилия.

Хлупин повлек дальше тележку и больше часа развозил по району поклажу, оставляя в каждом подъезде пачку газет. Завернул в какой-то двор. Он тащил пустую тележку и разыскивал в полутьме что-то ему нужное.

Нашел, постоял в нерешительности, спустился по заплеванным ступенькам с россыпью окурков. Стукнул кулаком по оцинкованной железной двери. Услышал грохот засова и вошел в освещенный голой лампой подвал.

Трое у стола играли в карты. Блестела водочная бутылка, стаканы. Пахло чесночной колбасой и чем-то техническим, будто бы смазочным маслом. И немного бомжатиной.

Хлупин поздоровался довольно робко.

– Здорово, – откликнулся один игравший. – Присаживайся, Гена.

– Крокодил Гена? – спросил чернявый парень, с молодым лицом, розовым от водки.

– Из них, – уныло отшутился Хлупин, вспоминая персонажа известного мультфильма. – Ну как, Василий?

– Вон Витек ходил, смотрел, – ответил названный Василием и ткнул пальцем в чернявого парня. – Все сделаем. Выпьешь водочки?

– Я не пью. У меня пока только полторы тысячи. Вот. Скоро будет пять. Точно. Я сразу принесу, – торопливо и, будто задыхаясь, говорил Хлупин.

– Принесешь, принесешь. Куда ты денешься? – благодушно продолжал странный разговор Василий. – Вообще-то за такую работу тысячи в долларах берут. Но у тебя их нет, я знаю. Примем в рублях, сколько есть. Не волнуйся.

– А когда?

– Когда получится, сам узнаешь.

– Я пойду.

– Привет, Гена, заходи.

Хлупин поднялся по лестнице. Пошел через двор к широкому проспекту, где мчались автомобили и метались голубоватые и желтые огни фар. «А без тебя Париж Медведково…» – уверял во все горло магнитофон из притормозившей «вольво». Хлупин нервно отшатнулся. Вечером потеплело. Несколько раз принимался мести сырой снежок. Под ногами зачавкало неприятное месиво. Хлупин с трудом тащил пустую тележку, и в животе у него было скверно.

* * *

Часов в пять вечера, когда блеклое солнце исчезло, увязнув в тумане, пропахшем выхлопными газами, из рассыпано шагавшего по тротуарам населения выделился стройный силуэт девушки. Одетая в поношенную куртку и вязаную шапочку «колокольцем», она подошла к «Салону аргентинских танцев». Тяжелая дверь открылась и впустила ее.

Брюнет с безукоризненным пробором в лакированных волосах сиял в полутьме ухоженными зубами. Над весьма гламурной улыбкой изогнулись червеобразные усики.

– Мисс, вы прелестны даже в этой экипировке. Готов распахнуть перед вами объятия прямо сейчас, – на охраннике Пигачёве, вместо кителя с аксельбантом, отлично сидел вельветовый пиджак цвета «маренго», рубашка была салатная, пламенел красный галстук. Брюки с образцовыми стрелками, обувь от «Лемонти». Чтобы подчеркнуть свою элегантность, Пигачёв включил один светильник при входе.

– Жора, это вы смотритесь потрясающе… и усики… Какая прелесть! Вам безумно идет, просто жутко.

– Когда же, Галочка? Дни летят, а наша интимная встреча всё откладывается.

– Что мне делать! – горестно сложила ладошки Галя Михайлова и заломила трагическими уголками подрисованные лиловатые бровки. – Марина Петровна предупредила меня, что не потерпит…

– Сама Илляшевская? – самодовольное лицо Пигачёва озабоченно вытянулось. – У тебя с ней что?

– Пока ничего. Но она сказала: если узнает, то…

– Она не узнает! Мы будем молчать, как рыбы… об лед… – мягко рассыпался баритональный бархатный смех.

– Вы шутите, а мне не до шуток. Я боюсь. Давайте отложим нашу встречу, Джордж. Может быть, Марина Петровна передумает…

– Вряд ли она передумает, если наметила, – с откровенной неприязнью к обсуждаемой даме произнес Пигачёв, убеждаясь, что его эротические планы оттесняются на неопределенный срок. – Ну что ж… Позволь, Галочка, презентовать тебе этот французский спрей. Фирма гарантирует запах фиалок в течение двух часов. Ницца. Прошу, плиз! – Пигачёв вручил девушке ароматическую «шпыргалку» в виде металлической башенки, к тому же затейливо напоминавшей стилизованное подобие восставшего мужского достоинства, на что красавец Джордж любезно намекнул.