Последующие десять дней напоминали друг друга, будто нарисованные под копирку. Жизненное пространство миссис Пэлфри ограничивалось районом Пимлико; в этом она походила на сельскую простушку, никогда не покидающую своего села. Оживленные дороги Виктория-стрит и Воксхолл-Бридж-роуд казались ей непреодолимыми преградами, чем-то вроде несудоходных рек. Что ж, и Скейс научился так жить. Дважды в неделю женщина отправлялась в филиал Вестминстерской библиотеки на Смит-стрит. Устроившись в читальном зале и делая вид, будто занят прессой, Норман смотрел сквозь стеклянную перегородку, как она ходит от полки к полке. Интересно, что за книги утешают домохозяйку, запертую в полуподвальной кухне? Дама вечно излучала тревогу и одиночество, однако Нормана это ничуть не задевало. Он уже и не помнил, когда в последний раз чувствовал себя так легко. Обитательница шестьдесят восьмого дома не доставляла никаких хлопот. Постоянно погруженная в себя, она едва ли замечала происходящее вокруг, если только не занималась покупками или готовила. Впрочем, Скейс не торопился и не жалел о бездарно потраченном времени. Внутренний голос подсказывал: он на верной дороге. Когда-нибудь, и даже довольно скоро, дамочка выведет на след убийцы.

Меж тем на улице с каждым днем теплело, облака все реже заволакивали небо, и Норман все чаще брал бутерброды с фруктами, чтобы перекусить где-нибудь на скамье в Эджвер-Гарденс, в тени раскидистых платанов, усыпающих воду своими листьями. У него вошло в привычку покупать деликатесы в гастрономической лавке на Кальдекот-роуд, заворачивать их и потом обедать у окна, а чаще — в парке, где он подсматривал с расстояния в двадцать — тридцать ярдов за женщиной, а та, сидя на скамейке, смотрела на парапет, на усеянный галькой берег Темзы с белыми чайками, на то, как огромные баржи с ворчанием поднимались вверх по течению и волны от них, разбегаясь, плескали о камни набережной. Поев сама, дама обычно угощала попрошаек-воробьев. Для этого ей приходилось присаживаться на корточки и терпеливо застывать на пятнадцать — двадцать секунд с крошками на вытянутой ладони. Норман как-то раз повторил ее трюк. Через некоторое время крохотная птаха затрепетала крыльями у самой его руки, слабо царапнула кожу коготками, клюнула — и тут же упорхнула. Однажды теплым утром, когда река бурлила после большой грозы, хозяйка шестьдесят восьмого дома принесла целый пакет с объедками.

Встав у парапета, она принялась неуклюже, против ветра, швырять чайкам куски хлеба. Воздух заполнили белые хлопающие крылья, клацающие клювы, острые когти, жалобные высокие крики.

Скейс на удивление быстро породнился с «Касабланкой». Гостиница не предлагала особых удобств, но и не старалась казаться лучше, нежели на самом деле. Рядом со столовой располагался маленький, всегда переполненный бар, и мужчина частенько наведывался выпить хереса перед ужином. Пищу здесь подавали сносную, не более того. Хотя иногда главный повар, видимо, сердцем почуяв надвигающийся мятеж постояльцев, неожиданно ставил всех в тупик роскошью блюд и сервировки. В остальные же дни с готовкой никто особенно не возился. Норман быстро выучил наизусть вкус любого блюда. Было время, он и сам питался теми же консервами. Креветочная смесь состояла из обычных баночных креветок, твердых, пересоленных, приправленных самым дешевым соусом из бутылки и водруженных на липкий лист салата; печеночный паштет заменяла магазинная ливерная колбаса, картофель неизменно готовился в виде пюре — точнее, порошка, разведенного теплой водой. Подобные мелочи хотя и воспринимались обострившимися в последнее время чувствами Скейса, однако не очень-то ему досаждал и.

Кроме Марио, другого начальства Норман в гостинице не встречал. Прочий персонал работал на неполную ставку, включая пожилого инвалида по имени Фред, дремавшего по ночам в кресле за стойкой, служба которого заключалась в том, чтобы впускать припозднившихся постояльцев. Постоянную клиентуру составляли в основном коммивояжеры. С людьми подобного сорта Марио был неизменно любезен и даже присаживался в своем белоснежном пиджаке к ним за столик для долгих личных бесед. О чем они толковали? Скорее всего о скачках. Вечером заговорщики оживленно переговаривались над газетными сводками, и пачки мятых купюр переходили из рук в руки.

Но главным образом гостиницу населяли испанские туристы. Каждую неделю утром они вваливались шумными группами, и начиналась неразбериха. Марио носился, словно его кнутом подстегнули, лопоча и жестикулируя, как настоящий испанец. Чемоданы, узлы и люди заполняли фойе, лифт, разумеется, тут же ломался, а Арабика — так звали собаку — восторженно скулила, путаясь у всех под ногами.

Гостиница идеально подходила для целей Скейса. Здесь никто не проявлял к нему интереса, не задавал вопросов. Чтобы привлечь к себе внимание, в «Касабланке» пришлось бы еженедельно расплачиваться за номер, причем вперед и наличными. Если вдруг возникала охота с кем-то поговорить, мимолетная тоска по звукам человеческого голоса, обращенным именно к нему, Норман останавливался обменяться парой слов с девушкой-администратором. Выяснилось, что она сирота, окончила местную школу для слепых, теперь живет с овдовевшей тетушкой на Воксхолл-роуд, и зовут ее Вайолет Хэдли. Взамен Норман не поведал о себе ни слова, не считая краткого сообщения о смерти жены и ребенка. Девушка была единственным человеком, с которым он чувствовал себя в безопасности. Какое бы впечатление у нее ни сложилось, по крайней мере его секреты, беды прошлого и замыслы настоящего, даже уродство и боль надежно укрыты от ее невидящего взора.

Утром двадцать пятого августа, в пятницу, Норман вступил вслед за миссис Пэлфри в благоухающую фимиамом прохладу огромного Вестминстерского собора. Хозяйка шестьдесят восьмого дома не омочила пальцев святой водой и явно не собиралась молиться. Для чего же она пришла? Еще один способ убить время? Мужчина следовал за ней по пятам, незаметно примкнув к группе экскурсантов, говорящих по-французски. Миссис Пэлфри неспешно шагала среди гигантских четырехугольных колонн из мрамора, то и дело замирая, дабы лучше что-нибудь рассмотреть.

Норман еще ни разу не бывал в Вестминстерском соборе, и византийский фасад совершенно не подготовил его к чудесам, которые ждали за западными вратами. Прямо над верхушками зеркально-гладких колонн вздымались гигантские своды из простых шершавых кирпичей зеленого, желтого, красного и серого цвета, изгибаясь во мраке темного как ночь купола. Казалось, хаос и тьма, обретшие наконец форму и сущность, нависли над головой непрошеного гостя, внутренне превратившегося в букашку перед лицом непостижимого таинства. Мерцающие золотом мозаики придела Богоматери, красивые и чуть сентиментальные, ничего не говорили его сердцу. Даже отполированный мрамор колонн всего лишь давал повод возвести глаза к могучим изогнутым аркам потолка. Скейс никогда бы не поверил, что испытает восторг перед каким-либо творением архитектуры. Осуществив задуманное, неплохо бы вернуться сюда, неторопливо пройтись, поднять взор… Опрокинутая черная бездна дарует ему истинное утешение, какого не смогут внушить ни горящие свечи, ни яркие витражи. Пожалуй, в Лондоне много еще достойных внимания мест, а ведь существуют и другие города… И возможно, откроется истинная жизнь, пусть даже совсем одинокая, вместо надоевшего прозябания. Но это — позже, а сейчас переживание чуда вызвало у Скейса укор совести. Вспомнилось, как легкий воробей не больно клюнул его в ладонь. Тогда Норман тоже испытал нечто близкое к радости. Однако же забыться в развлечениях, пока убийца жива и невредима, значило предать память мертвых. Мужчина и так уже сожалел, что позволил обыденным заботам увлечь себя в пучину самодовольной летаргии. Отныне он ставит себе недельный срок. Если за это время девица по имени Филиппа не приедет на Кальдекот-Террас, а миссис Пэлфри ничем не подскажет, где поселилась Мэри Дактон с дочерью, придется измыслить план, хотя бы и самый отчаянный, чтобы заставить домохозяйку выдать обеих.