— Конечно… но ты же не за тем явился, чтобы послушать Колтрейна.

— Пришло одно письмецо… хочу, чтобы ты на него взглянул.

Он передал Винтеру копию.

Винтер прочитал письмо и поднял глаза на Янне — бодр, как всегда. Его регистратор тщательно отбирает почту, причем Винтер прекрасно знал — у Янне какое-то особое чутье, которое часто, даже очень часто, оправдывалось.

— И почему ты думаешь, что здесь что-то есть?

— Не знаю… — пожал плечами Меллерстрём. — Может, потому, что писали двое… эта пожилая дама и девушка…

— И написано-то с каким-то сомнением…

— Вот именно! Пишут не для того, чтобы покрасоваться, а действительно обеспокоены…

— Ты имеешь в виду — не психи?

— Ну да.

— И эта… как ее… Карин Сольберг добавляет, что, если мы сочтем все это заслуживающим внимания, можем позвонить… Так и пишет: «заслуживающим внимания».

— Я заметил.

— А что ты скажешь?

— Насчет чего?

— Заслуживает внимания или нет?

— Я затем к тебе и пришел.

— Хорошо… — Винтер потянулся к телефону. За последнюю неделю это было не в первый раз. Они неоднократно беседовали с родственниками по поводу так называемых исчезновений, и всегда этим исчезновениям находилось объяснение. Скорее всего и тут… В худшем случае попала в больницу и не успела сообщить соседям.

— Они даже имя не указывают. «Молодая женщина с ребенком». — Он набрал обозначенный в письме номер.

— Не указывают…

— Как я и думал… Халло! Комиссар окружной полиции Эрик Винтер. Следственный отдел. — Он жестом попросил Меллерстрёма убавить звук. — Да, мы получили ваше письмо. Поэтому я и звоню… Нет-нет, это всегда хорошо — быть начеку. Как я понял, беспокоится главным образом… Эстер? Это как раз то, чего нам не хватает в обществе — чтобы люди о ком-то беспокоились, кроме самих себя.

Он вновь с досадой махнул рукой — да выключи ты, к черту!

— Не только Эстер… Хелену Андерсен действительно давно никто не видел, — сказала Карин Сольберг по телефону из Хисингена.

Винтер не поверил своим ушам. Может, он услышал собственные мысли? Опять возникли видения, как тогда, в жару, когда ему все время представлялось лицо его Хелены в безжалостном освещении морга?

— Простите… — сказал он. — Повторите, пожалуйста, как ее зовут.

— Хелена. Хелена Андерсен. Я не хотела писать имя, потому что…

— Значит, женщину, которую вы долго не встречали, зовут Хелена? — недоверчиво переспросил Винтер. Ему было трудно говорить, голос сел. Меллерстрём непонимающе уставился на него.

— Что-то не так? — встревожилась Карин Сольберг. — Мы что-то сделали не так?

— Нет-нет, что вы… вы все сделали замечательно. Обязательно приедем и поговорим. Можем мы встретиться… — он посмотрел на часы, — через полчаса? У этого двора в жилом комплексе, о котором вы пишете?

— Не знаю, успею ли…

— Это может оказаться очень важным.

— А вы всегда так делаете?

— Простите?

— Проверяете все сигналы вот так… сразу?

— Мы должны увидеться и поговорить.

— Тогда встретимся в моей конторе, — предложила она. — Это совсем рядом с парковкой, вы сразу увидите. — Она продиктовала ему адрес. — А госпожу Эстер Бергман тоже попросить прийти?

— Пока не надо. Мы поговорим немного и зайдем к ней сами. Можете ей передать?

— Она как раз этого и боится… что явится сразу много людей в форме…

— Понятно… передайте, что я буду один.

— Она почему-то думает, будто к ней ввалится целая рота полицейских в мундирах и с собаками на поводках.

— Я приду один, — повторил Винтер. — Приятный молодой человек, которого она вполне может пригласить на чашку кофе.

Голосом он овладел. Но во лбу, прямо над глазницами, пульсировала глухая боль.

Во всем есть свой смысл.

Хальдерс старался не размышлять, почему именно врет сидящий перед ним пожилой человек — может, просто нервничает, а может, пытается что-то скрыть. Ничего серьезного, мелкое вранье… Когда много лет работаешь в полиции, замечаешь этот ускользающий взгляд, особенно если человек хочет выглядеть искренним на все сто процентов.

Может, стоит допросить его пожестче.

— У меня нет дел с этой бандой уже… уже лет десять. — Свидетель приехал прямо из своей автомастерской. Следы масла на руках, грязные ногти — Хальдерсу он казался симпатичным, несмотря на вранье. Белая сорочка, брюки цвета хаки — точно такие любит Бертиль.

— Какая банда?

— Да вы же знаете. Мы уже об этом говорили.

— Я не говорил ни о какой банде.

— Значит, кто-то еще сказал… Но я чист. Завязал.

— А это вообще возможно? Завязать?

— Конечно… о них много лишнего пишут. Столько всякой пропаганды…

— Вы считаете, это пропаганда?

— Я считаю, что это преувеличение, — сказал свидетель. Звали его Юнас Свенск.

— Много лишнего… значит, не так все страшно. И все же вы решили завязать?

— Что?

— Ваше же выражение. «Я завязал».

— Что ж… завязал, значит, завязал. Меня в чем-то подозревают?

Хальдерс не ответил.

— Меня подозревают?

— Я прошу всего-навсего рассказать подробнее о Петере Буландере.

— Он работает у меня в мастерской… вот и все, что могу сказать. Почему бы вам не поговорить прямо с ним?

— А вот он как раз и есть подозреваемый…

— Знаю… знаю, его задержали за эту перестрелку на Ворведерсторгет… но он утверждает, что его там не было.

— Его опознали, — сказал Хальдерс. — У него в руках была винтовка, а когда мы пришли к нему домой, его «ремингтона» на месте не оказалось.

Юнас Свенск пожал плечами:

— Винтовку могли украсть. И он говорит — украли. И на вид он… в общем, таких тысячи. Но я ничего не могу утверждать. И я его не защищаю — как я могу защищать или обвинять, если ничего не знаю? Знаю только, что он в этот день был свободен от работы… Но это я уже говорил. А меня-то там точно не было. У меня алиби.

Хальдерс промолчал.

— Это же не преступление — нанять человека на работу.

— Нет.

— Не можете же вы меня в чем-то обвинять только потому, что я когда-то был в «Ангелах Ада». И Петер тоже. Сказано — завязал. Это были грехи молодости.

— Да…

— И если вы считаете это гангстерской разборкой, то ошибаетесь.