– Никаких призраков, – возразила бабушка. – Просто у нас возникли разные мнения по поводу того, что делает дом домом.

Вскоре она ушла, не обняв маму на прощание. После случая с Джои она ее больше не обнимает.

Джой трясет Медведя и чувствует, как внутри нарастает злость. Это такое теплое непонятное чувство. Она не может ясно думать, когда оно внутри.

– Ты выкинула Медведя в мусор! – кричит она.

Мать смотрит на нее из-за стола. Вчера они пошли на зимнюю прогулку и насобирали шишек и веток падуба и плюща. Сегодня они собирались сделать из всего этого панно о рождении Христа, но Джой сбрасывает шишки на пол. Они прыгают, словно мячики. Одна из них подкатывается к ней, и она топчет шишку ногами.

Мать хватает ее за руки и заставляет прекратить это.

– Медведь был грязным, – говорит она. – По нему лазили микробы. А ты вечно сосешь его уши и засовываешь лапы в рот. Это ужасно! У тебя же есть другие игрушки!

– Он мой любимый! Исправь его, – ноет Джой. – Пускай он будет таким, как раньше!

– Я не могу ничего сделать. Он у тебя с раннего детства. Ты уже большая девочка, тебе семь лет, а ты хочешь играть со старым медведем. А как же все те красивые мягкие игрушки, которые мы тебе накупили? Они просто сидят в ряд у тебя на полочке. Медведь уже свое отслужил. Мы можем похоронить его, если хочешь. Устроить особые похороны в саду.

Джой смотрит на Медведя. Она хочет, чтобы он сказал что-нибудь грубое и отвратительное. Он даже может сказать: «Да пошла ты». Она вздрагивает и ждет, что он что-нибудь скажет. Но он похож на тряпку, с него капает вода, а голова повисла, как мертвый цветок.

– Да пошла ты, – говорит она маме. – Пошла… ты…

Мать дает ей пощечину. Так же, как она ударила Джои. Вот что он тогда почувствовал – жжение и искры из глаз.

– Я не могу больше терпеть этого! Из-за тебя слишком много хлопот.

Мать зажимает рот рукой. Джой думает, что сейчас ее стошнит, но она разворачивается, выходит из кухни, захлопывает за собой дверь и бежит по садовой дорожке.

Медведь лежит на столе и глядит на Джой одним глазом.

– Куда она пошла, как ты думаешь? – спрашивает она, но он все еще не может говорить.

Она выбегает из ворот. Скоро стемнеет. Все стало коричневатого, мертвого цвета – папоротники, трава, ветви. Теперь, когда листья опали, стал виден коттедж. Предки папы когда-то жили в нем. Однажды он бросит работу и построит на его месте турбазу, чтобы люди могли приезжать в Буррен и смотреть на бабочек и цветы.

Джой пробегает мимо него, но вдруг останавливается. Что-то шевельнулось за ветками. Она возвращается и пролазит сквозь живую изгородь. Мать стоит на коленях в траве. Она сцепила руки, словно статуя Девы Марии в церкви.

– Мама, – шепчет Джой.

Мать поднимает голову. По ее щекам текут слезы. Джой забывает о жжении в лице, о Медведе. Она думает только о том, как сильно любит мать.

– Извини, Джой. Мне так жаль…

Мать протягивает руки, и Джой бежит к ней. Она чуть не сбивает мать на землю, потому что та до сих пор стоит на коленях. Ее синее платье перепачкано травой и землей.

– Не записывай мое имя в Судебную книгу! – плачет Джой. – Я не хочу, чтобы Бог знал, что я говорила плохие слова.

– Я ему не скажу. – Мама снова всхлипывает и шепчет: – Ты не должна сюда приходить. Это опасно! Обними меня, поцелуй меня, люби меня.

Они хоронят Медведя на цветочной клумбе под кухонным окном. Мать поет «Ближе, Господи, к Тебе».

– Ты был хорошим и добрым медведем. Покойся с миром!

Летом мать посадит розовый куст на его могиле, и Джой будет вспоминать Медведя каждый раз, когда роза будет цвести. Джой не успевает расстроиться, потому что на следующий день Митч Моран подъезжает к их дому с чем-то особенным, что он подготовил для нее.

– Его только что забрали от матери, – говорит он. – И он твой, если хочешь. Мириам говорила, что ты похоронила медведя.

Щенок лежит в корзине на заднем сиденье. Когда он видит Джой, то тут же вскакивает и начинает царапать окно. Он черный и маленький, как пятнышко. Так Джой и будет его называть.

– Можно мне его оставить, мама? Можно? – кричит она.

Мать кивает и открывает заднюю дверь.

Джой потрясена: какая она симпатичная, когда улыбается!

Наступило новое тысячелетие. Несмотря на страшные предсказания, самолеты не падали с неба, микроволновки не взрывались, тостеры не горели. Компьютеры тоже не дали сбой и не привели к краху мировой экономики.

Карла жила в спокойной обстановке, которую не хотела менять. Она вставала каждое утро в одно и то же время и работала до обеда. Потом она час отвечала на электронные письма, уточняла детали с человеком, чьи мемуары обрабатывала, и говорила по телефону с Фрэнком. Следующие два часа она работала на ноутбуке, а после шла в спортзал или бассейн.

Офисные здания обступали ее дом со всех сторон. Стеклянные жужжащие ульи. С балкона она наблюдала за мужчинами и женщинами в офисах. Она завидовала им, но при этом знала, что возненавидела бы закрытое пространство, сплетни за кофе, скуку последних рабочих минут. Но насколько лучше ей было в этой добровольной изоляции, в переписывании жизни других людей?

Фрэнк публиковал скандальные книги, мемуары, с которыми больше никто не хотел иметь дела. Готовясь выполнять очередной заказ, Карла знакомилась с автором и рукописью, и ее охватывал страх. Истории, с которыми она сталкивалась, были такими страшными, такими личными… Как она вообще смеет вторгаться в них? Постепенно, практически незаметно, она становилась на место автора. Это было удобное место. Месяцами она впитывала его эмоции и мысли, видела мир его глазами. При этом она чувствовала, что с каждой книгой теряет частичку себя. Она стала настоящим писателем-призраком, эфемерным и бесплотным. Когда книги были уже готовы, проверены и сданы в печать, когда было слишком поздно что-то менять, она медленно и неохотно возвращалась в реальность.

Однажды утром она проснулась после ночи, проведенной в компании с Лиззи Kapp, и попыталась осознать эту реальность. Но тут тишину разорвал звонок телефона.

– Карла, можно задать тебе личный вопрос? – спросила Джанет.

– Если я смогу найти свою голову, то смогу и ответить, – простонала Карла.

Но Джанет была не в настроении шутить. Сочувствовать она тоже не собиралась.

– Что ты делаешь со своей жизнью? – спросила она.

– Например, не лезу в чужие дела.

– Но не тогда, когда во всех газетах твое лицо. Отец просто в ужасе. И, должна сказать, не в первый раз.

– О чем ты?