— Я подожду здесь, а ты удались к себе в комнату и попроси раба тебе помочь. Император Домициан милостив как никакой другой правитель.

— Кого просить? О чем? — пожал плечами Осторий.

Он и сам не знал, зачем тянет время. Нет, он не боялся, даже сердце не участило биение. Просто как-то трудно было осознавать, что это все, конец, и это чудесное бодрящее римское утро — последнее.

— Слуг по-про-си по-мочь, — втолковывая, будто маленькому, по слогам повторил центурион.

— Клемента, что ли? Он даже меч не сможет держать ровно, не то что вонзить его мне в горло… а я…

— Тогда встань на колени, чтобы мне было удобнее, — сказал центурион, несколько раздражаясь. Он полагал, что Осторий будет покладистее, умрет без проволочек. Все сделает сам, чисто. Он же военный трибун! Десять лет отслужил в войсках!

Центурион преторианцев скривился: если убивать самому, то перепачкаешься в крови, придется потом мыться. Да и на тунику наверняка попадут брызги. Центурион снял плащ, чтобы хотя бы его не испортить.

Осторий вновь поглядел на клинок.

— Зачем я буду лишать вас работы, ребята? Гай вот-вот должен вернуться. Ведь вам за это платят — и гораздо больше, чем простым легионерам. Так что извольте, потрудитесь, отработайте свой хлеб.

— Тебе приказано! — взревел центурион. Но в этом реве послышалась растерянность.

— Я всю жизнь подчинялся приказам. — Осторий не заметил opa и продолжал говорить тихо и медленно, будто сам с собой. — И того же требовал от других. Но этот последний приказ исполнять не собираюсь.

— Убить! — Центурион махнул палкой из лозы, указуя цель.

Один из гвардейцев обнажил клинок и шагнул к Осторию, решив, что учебный тяжелый меч не слишком удачное оружие для боя. В следующий миг, оглушенный, он валялся на песке, а Осторий, вооружившись боевым мечом поверженного, встречал уже сразу двоих противников…

— Плохо! Плохо деретесь! — засмеялся Осторий, когда его меч вошел в плоть нападавшего справа гвардейца. — Клянусь Юпитером, даки лучше… — На слове «лучше» клинок Остория пронзил тело второго бойца.

Ему вдруг представилось в этот миг, что он в Британии, и впереди, окруженный толпами варваров, стоит знаменосец когорты со штандартом, и вокруг кучка уставших израненных солдат. Осторий должен пробиться к ним и спасти знамя. Это же так просто — истребить сотни варваров во славу Рима! Погибнуть, но спасти честь. Спасти сына!

— Бар-р-ра!

* * *

Клемент успеет его предупредить. Пусть бежит!

Еще издали, подходя к дому, Гай понял — дело неладно. Навстречу ему попались человек двенадцать, они мчались, что-то вопя. Кажется: «Стража!»

Сначала Гай подумал, что рухнул ветхий дом-инсула,[86]одна из тех многоквартирных развалюх, в которые и заходить страшно на мгновение, не то что жить или спать. Потом понял, что ошибся.

Что-то случилось с его родными пенатами.

Во-первых, в привратницкой не было старика с его псом. Дверь в дом, распахнутая, висела на одной петле. И еще — в конце улицы толпились люди, но к дому никто не подходил. Окна в лавке торговца маслом были закрыты щитами. Старый дом источал печаль и уныние.

Внезапно из дверей вышел центурион преторианцев, он держал шлем под мышкой и все время отирал какой-то тряпкой лицо: пот с него так и катился.

В тот миг Гай понял, что произошло. Но это понимание повисло как-то отдельно. Он не мог допустить его себе в сердце, не мог поверить, что это случилось. Почему-то запомнились детали — все, до малейшей, — красное, потное лицо центуриона, его нелепые рыжие вьющиеся волосы (наверняка в шлеме он выглядел совсем иначе), его крупный пористый нос и светлые маленькие глазки.

Центурион даже не взглянул на застывшего в ужасе мальчишку, быстрым шагом дошел до перекрестка и скрылся.

Гай сделал несколько шагов к дому. Остановился. Ноги вдруг противно отяжелели, переставлять их удавалось с большим трудом. Во рту пересохло.

Целую вечность он шел до порога. Еще одна вечность ушла, чтобы пройти узкий коридор, отгороженный от прежнего атрия. Здесь в темноте Гай двигался на ощупь.

— Отец…

О боги, как тихо в доме! Потом послышались странные шаги, легкие, царапающие каменные плитки. Весь в поту, Гай оглянулся. Старая собака привратника стояла, понурив голову, и смотрела на юношу печальными слезящимися глазами. Она где-то пряталась все это время, теперь вылезла.

— Вепрь, иди ко мне! — Гай попробовал улыбнуться.

Старый пес тихо заскулил и виновато вильнул хвостом.

— Отец!

Гай двинулся на свет — в перистиль.

Отец лежал недалеко от порога, на песке, раскинув руки, и песок вокруг него был красен. Кровь была повсюду — на колоннах, что поддерживали навесы галерей, на песке, в крошечном бассейне, на каменных скамьях. Много, слишком много крови для одного тела. Похоже, здесь разыгралось настоящее сражение. Однако Гай не видел других тел — только отца.

— Уходи. Скорее! — услышал он шепот за спиной.

Юноша крутанулся на пятке, выхватил кинжал и выставил перед собой.

— Что ты, господин…

Перед ним стоял Клемент. Старый вольноотпущенник нелепо кривил лицо. Не сразу Гай сообразил, что старик изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать.

— Уходи, — прошептал все тем же странным свистящим шепотом. — О тебе могут вспомнить.

— Кто это сделал? — спросил Гай и не узнал собственного голоса.

Во рту было сухо — язык едва ворочался. Сердце билось часто-часто, но как-то несильно. А между сердцем и горлом, похоже, образовался пузырь с холодной водой.

Клемент не ответил. Он накинул на плечи Гая старый сшитый из лоскутов плащ, какие обычно носят рабы, и почти силой вывел мальчишку из дома, буквально перетащил на другую сторону улицы, потом втолкнул в кривой узенький переулок, торопясь оказаться в другом квартале. Вепрь трусил следом.

— Кто это сделал? — повторил Гай, спотыкаясь и едва не падая.

— Приказ императора, — отозвался Клемент. — Домициан приказал твоему отцу умереть. Надо тебе из Рима уехать… Как можно скорее. Здесь уже нет ничего твоего. Двое сидят в таблинии, велели открыть сундук, добро считают, а добра-то…

Внезапно ладони куда более сильные, чем стариковские руки Клемента, подхватили Гая и повели дальше. Старик отскочил в сторону, тявкнул и замолк пес.

«Все, смерть…» — дыхание перехватило.

Потом рот сам собой открылся, оттуда потекло. Гай даже не понял — его вырвало или лопнул тот мерзкий пузырь между горлом и сердцем. Или его ударили мечом? Нет, Гая не убили. Он шел дальше. Вернее, его вели. Или ему казалось, что он куда-то идет? Неведомо.