– Постойте, я…

– Не надо, Вера. Я ухожу. И знаете – мне жаль, что сегодня вы меня спасли. Скажу даже так – это какая-то издевка, что меня спасли именно вы.

Он ушел, а меня еще долго била нервная дрожь. Завернувшись в одеяло, я подошла к зеркалу и посмотрела на свое изможденное лицо. Скулы острые, глаза запали, кожа пожелтела, лицо словно мумифицировалось.

Болезненная худоба идет не всем. Если худая Наталья Водянова выглядит как спелый персик, это вовсе не значит, что выпирающие косточки – единственно возможный рецепт красоты. Как послушная марионетка, я последовала воле Нинон. Но у нее модельная фигура от природы, а у меня – полные колени и ямочки на щеках.

Мне стало дурно.

Я прилегла на пол и обняла голову руками.

Не знаю, сколько времени пролежала я вот так, на прохладном полу, завернувшись в одеяло и притянув колени к груди. Кажется, у меня звонил телефон. Кажется, я слышала писк разряжаемого мобильника. Кажется, за окном то светлело, то снова становилось темно. Мне было все равно. Я была окружена ватным коконом равнодушия. Не чувствовала сквозняка, голода, жажды. В какой-то момент мне начало казаться, что я больше не живой человек, я всего лишь часть этой пыльной квартиры, намертво вросшая в старенький паркет.

В дверь кто-то звонил, потом стучал, потом колотил ногами – но я даже не повернула головы. Я равнодушно прислушивалась к чужим голосам:

– Кажется, у нее горит свет! – это говорила соседка, тетя Надя.

– Надо ломать дверь, – гулкий мужской голос, встревоженный. Кажется, Гениальный Громович. Господи, ему-то что от меня понадобилось?

– Да брось! Наверное, загуляла, Верка такая! В последнее время ее не узнать. Нацепит шмотки блядские и уходит.

Всегда знала, что тетя Надя меня недолюбливает.

– Она пропала три дня назад.

Ого, значит, прошло целых три дня.

– Такого раньше не было. Я обзвонил всех ее знакомых. Уезжать она точно не собиралась. Все, я ломаю дверь.

– Надо бы милицию, – я словно наяву увидела, как тетя Надя неприязненно поджимает морковные губки.

– Плевать я хотел на милицию, – с несвойственной ему брутальностью заявил Гениальный Громович.

Старенькая дверь трещала под натиском его ударов. Похоже, он пытался выбить ее плечом. Я решила облегчить ему участь – попробовала встать, однако ноги меня не слушались. Мне удалось приподняться на одно колено. Голос застрял где-то в самой сердцевинке моего никчемного существа и никак не хотел вырываться наружу – как ни напрягала я голосовые связки, изо рта вырывался лишь слабенький писк.

Наконец дверь не выдержала. Громович ввалился в квартиру – я видела его взволнованное лицо сквозь веер пришторенных ресниц. Он не сразу меня заметил, ведь я лежала в самом углу.

– Я здесь… – еле слышно позвала я, – я жива…

– Господи! Верка, кто тебя так? – Он метнулся ко мне, рухнул на пол, ударившись коленом, схватил меня за руку, проверяя пульс, – тебя изнасиловали?

– Да я готова заплатить сто баксов тому, кто меня изнасилует, – из последних сил я улыбнулась. – Моя проблема в другом – меня никто не хочет. Но теперь, видимо, все изменится, ведь я наконец соответствую международным стандартам красоты.

Его лицо исказила странная гримаса – он все понял.

– Какая же ты дура! – у него было такое лицо, словно он был готов меня ударить. – И я, дурак, ничего не замечал… Я должен был сделать это раньше.

– Что – это?

– Молчи. Я больше не позволю тебе так над собою измываться. Ты ляжешь в больницу, пройдешь курс лечения и снова станешь человеком. У моей матери есть знакомый в институте питания.

– Твоя мать никогда не будет заниматься моими делами…

– Будет – если я покажу ей твою фотографию, – уверенно сказал Громович. – Она всегда восхищалась твоей внешностью. Пусть посмотрит, во что ты превратилась.

– Она? Восхищалась? – не поверила я.

– Моя мама не такая уж мегера, какой ты привыкла ее считать. Ладно, где у тебя пижама, белье. Соберу твою сумку. Сегодня возьмем самое необходимое, завтра привезу все остальное.

– Что значит – соберу сумку?

– То и значит! – строго сказал Громович. – Мы едем в больницу, ты разве не слышала? Я не позволю тебе дальше над собой измываться.

Больничная нянечка – пожилая женщина с усталым добрым лицом в «улыбчивых» морщинках – шла впереди меня, без особенно труда неся на плече спортивную сумку с моими вещами, которая мне самой казалась неподъемной. Я была взволнована и напугана – почему-то меня не покидало ощущение, что я попала в тюрьму, хотя все документы были подписаны мною добровольно. В приемном отделении мне сделали капельницу, и я почувствовала себя значительно лучше. Гастрит отступил, ко мне вернулись силы, и я засомневалась – правильно ли я делаю, что позволяю запереть себя здесь? В документе, который меня заставили подписать, было сказано, что я не имею права самовольно покинуть стены заведения. И эти решетки на окнах, и охранник с автоматом, дежуривший у входа в отделение, и запуганные бледные девчонки, с любопытством выглядывающие из палат.

О девочках этих стоило бы сказать отдельно. Они не были похожи на людей. Тоненькие, как фарфоровые куколки, изящные, хрупкие, ломкие – казалось, ворвется сквозняк, и они с мелодичным звоном рассыплются на тысячу осколков. На фоне худеньких бледных лиц их глаза казались инопланетно огромными. Такое впечатление, что я попала в подземное царство привидений.

– А вот и твоя палата, – нянечка открыла передо мною одну из дверей, – твою соседку зовут Алина. Располагайся, чувствуй себя как дома.

Она мне сразу понравилась. Ее красота была такой необычной и завораживающей, что находилась даже за пределами тривиальной женской зависти. Большеглазая, большеротая, с гладкой кожей, прозрачной почти до синевы, она менее всего походила на земную женщину. Подождав, пока нянечка кинет сумку на мою кровать и выйдет, она представилась:

– Алина. Восемь месяцев, сорок шесть килограммов.

– Что? – попятилась я.

– Нахожусь здесь восемь месяцев, вешу сорок шесть килограммов, – снисходительно объяснила она, – а ты?

– Вера, – пожала плечами я, присаживаясь на самый краешек кровати, – нахожусь здесь пятнадцать минут и, кажется, скоро захочу сбежать. Вешу пятьдесят четыре.

– Да? – она подозрительно прищурилась. – Многовато что-то.

– Мне сказали, что для моего роста это критическая масса. Если я похудею еще, начнутся проблемы.

– Так у тебя сохранились менструации? – оживилась Алина. – И ты можешь есть сама?

– Ну… Да, – растерялась я, – у меня был нервный срыв. Меня сюда поместил бывший муж. Я была так слаба, что опомниться не успела. А почему ты такие странные вопросы задаешь?