— Есть ли золото в этих краях? — спросил Алонсо де Монрой, говоря от имени всех солдат, которых ничто другое не интересовало.

— Золота нет, но в горах есть серебряная жила, — ответил Витакура.

Это известие солдат очень обрадовало, а душу Вальдивии, напротив, омрачило. Ночью, когда остальные строили планы о том, как распорядятся серебром, которого у них еще не было, Педро сокрушался об этом. Мы были на своем участке, в шатре, подаренном Писарро, — у нашего дома тогда еще не было ни крыши, ни стен — и прохлаждались в корыте с холодной водой после удушающего дневного зноя.

— Как плохо, что тут есть серебро, Инес! Я бы предпочел, чтобы Чили была такой бедной страной, как говорили. Я приехал, чтобы основать города, где будет жить трудолюбивый и добродетельный народ. Не хочу, чтобы легкое богатство испортило моих людей.

— Педро, еще неизвестно, существует ли эта жила на самом деле.

— Надеюсь, что не существует. Но в любом случае запретить людям искать ее будет невозможно.

Так и вышло. Уже на следующий день несколько отрядов солдат стали собираться на поиски проклятой серебряной жилы. Лучшего для наших врагов и придумать было нельзя: им было очень на руку, чтобы мы разделились на маленькие группы.

Генерал-капитан назначил членов первого городского совета, в который вошли его самые верные товарищи, и вознамерился раздать шестьдесят земельных наделов с индейцами самым отважным членам экспедиции. Мне казалось преждевременным раздавать землю, которая нам не принадлежала, особенно потому, что мы еще не знали, каковы настоящие просторы и богатства Чили. Но так поступают всегда: водружается флаг, земля официально объявляется испанской территорией, а уже потом решается проблема, как превратить то, что на бумаге, в реальность, а для этого нужно отнять землю у индейцев и к тому же принудить их работать на новых хозяев. Впрочем, я была очень польщена тем, что Педро назвал меня главным своим капитаном и выделил мне самый большой надел земли со всем его населением. Аргументировал он это тем, что я перенесла не меньше опасностей, чем самые храбрые из солдат, несколько раз спасала всю экспедицию и, если труды наши тяжки и для мужчины, то тем более тяжки они для хрупкой женщины. Хотя назвать меня хрупкой было большим преувеличением, в тот момент никто не стал вслух возражать против решения Вальдивии, но впоследствии Санчо де ла Ос не преминул воспользоваться этим поступком Педро, чтобы подогреть недовольство бунтовщиков. Я подумала о том, что, если когда-нибудь эти мифические имения станут реальностью, я, скромная уроженка Эстремадуры, стану одним из самых богатых землевладельцев в Чили. Как обрадовалась бы моя мать, если б узнала об этом!

За несколько месяцев на пустом месте будто чудом поднялся город. К концу лета было построено уже много симпатичных домов, посажены ряды деревьев, чтобы на улицах была тень и пели птицы, люди в своих огородах собирали первый урожай овощей, животные выглядели здоровыми, делались запасы на зиму. Наше благополучие раздражало живших в долине индейцев, которые уже не сомневались, что мы решили надолго здесь обосноваться. Они справедливо полагали, что скоро приедут еще уинки, чтобы отнять у них земли, а их самих превратить в рабов. И пока мы занимались строительством, индейцы занимались подготовкой к войне.

Их самих было не заметно, но до нас стали доноситься заунывные звуки их горнов и пилльой — флейт, которые делаются из берцовой кости врага. Воины старались не попадаться нам на глаза; вблизи Сантьяго появлялись только старики, женщины и дети, но мы все равно были начеку По мнению дона Бенито, Витакура нанес нам визит только для того, чтобы оценить нашу военную мощь, и наверняка она его не впечатлила, несмотря на все наши старания, достойные лучшей театральной сцены. Должно быть, уехав, он покатывался со смеху, сравнивая наш малочисленный военный контингент с теми тысячами и тысячами чилийских индейцев, которые следили за нами из окрестных лесов. Он был кечуа из Перу, представитель империи инков, и не собирался вмешиваться в противостояние между уинками и чилийскими промаупаями, рассудив, что, если разразится война, это может оказаться ему на руку. Бурная река — радость для рыбака, как говорят у нас в Пласенсии.

Мы с Каталиной выходили из города торговать с местными жителями, объясняясь с ними знаками и словами на кечуа. Таким образом, у нас появились птицы и гуанако — похожие на лам животные, дающие прекрасную шерсть. Мы выменивали их на безделушки из недр моих тюков или расплачивались врачебными услугами. У нас прекрасно получалось лечить переломы, прижигать раны и помогать при родах, и мы пользовались этим. В индейских деревнях я познакомилась с двумя мачи, знахарками, которые обменивались травами и заклинаниями с Каталиной и рассказывали нам о целебных свойствах местных растений, которые не встречались в Перу.

Остальные «врачи» в долине были колдуны, которые на глазах у изумленной публики вытаскивали ползучих гадов из желудка больных; они совершали небольшие жертвоприношения и пугали людей своими пантомимами — иногда этот метод давал превосходные результаты, как я сама убедилась. В Куско Каталина работала с одним из таких камасков и решилась «прооперировать» таким способом дона Бенито, когда все другие средства оказались бессильны. Очень осторожно с помощью двух индианок из свиты Сесилии мы отнесли старика в лес, где Каталина провела церемонию. Она одурманила больного напитком из трав, окурила его дымом и стала мять ему бедро, которое никак не заживало. Всю оставшуюся жизнь дон Бенито рассказывал всем, кто был готов его слушать, что он собственными глазами видел, как из его раны вытаскивали ящериц и змей, которые отравляли ее, и что после этого она полностью зажила. Он остался хромым, это да, но не умер от нагноения, чего мы тогда боялись. Я решила, что не стоит объяснять ему, что Каталина принесла мертвых гадов с собой и доставала их из рукавов. «Если ему от магии полегчало, то пусть в нее верит», — сказала Каталина.

Сесилия, связывавшая культуру кечуа с нашей, с помощью своих служанок создала целую сеть по сбору информации. Она даже нанесла визит Витакуре, который упал перед ней на колени и стал биться головой о землю, когда узнал, что она — младшая сестра Инки Атауальпы. От него Сесилия узнала, что в Перу неспокойно и даже ходят слухи о смерти Писарро. Я поспешила поведать об этом Педро под большим секретом.

— Откуда ты это знаешь, Инес?

— Так говорят касики. Я не могу утверждать, что это правда, но стоит принять меры предосторожности, тебе не кажется?

— К счастью, мы далеко от Перу.

— Да, но что станет с твоим титулом, если Писарро умрет? Ты ведь заместитель губернатора и действуешь от его имени.

— Если Писарро умрет, я уверен, что Санчо де ла Ос со товарищи снова станут оспаривать законность моей власти.

— Если бы ты был губернатором, все было бы совсем по-другому, правда? — подбросила я идею.

— Но я не губернатор, Инес, — ответил он.

Моя идея так и осталась висеть в воздухе, но Педро прекрасно знал, что я так просто не отступлюсь. Я воспользовалась дружбой с Родриго де Кирогой и Хуаном Гомесом, чтобы распространить мысль о том, что Вальдивию следует назначить губернатором. Как я и рассчитывала, через несколько дней в Сантьяго уже не говорили ни о чем другом. В это время начались зимние дожди, уровень воды в Мапочо поднялся, река вышла из берегов и новорожденный город превратился в болото, но это не помешало торжественному заседанию городского совета в одной из хижин. Ноги капитанов, собравшихся, чтобы назначить Вальдивию губернатором, были по щиколотку в грязи. Когда они явились в наш дом и объявили о своем решении, на лице Вальдивии изобразилось такое удивление, что я испугалась: может, я ошиблась, может, переусердствовала в стремлении предупредить его желания?