Кораблей тут было много. Больших и маленьких, все в дырах, все трухлявые. Одни вповалку лежали, другие, видать, прежде в воде стояли, теперь на бок завалились. А может, на реке когда-то сильно рвануло, что их всех сюда покидало. Один на другом лежали, винты в небо торчали, все переломано-перекручено, дерево мало где осталось, в железных животах кораблей птицы орали, чайки всякие, вороны. То есть больших тут не было, таких как с севера раз приволокло. Вот там корабль был, так корабль! Его льдом тащило, боком, полреки, наверное, загородил, снизу черный, а сверху — этажи, как на доме высотном. Так льдом по течению и утащило. Мы тогда с Факела все сбежались смотреть на такое диво, никто и не верил, что до войны люди на таких громадинах плавали, ага.

— Славка, откуда-то гноем разит? Или труха в носу замокла?

— Берег сдвинулся, не видишь? Раньше тут вода была, река сдвинулась. Так что с Луж дерьмо течет, вот и воняет. Давай, пора маску надевать.

Мы петляли, чтоб никуда не провалиться, я краем глаза за водой следил. Чо-то вода мне сегодня не шибко нравилась. То есть, ясное дело, вода в реке вообще никому понравиться не может, но бывают же дни, когда река тихая, тогда механики выходят на рыбалку, и химики, и даже обезьяны вместе с пасечниками. Но это редко, обычно в воду лучше и по колено не входить, ага.

Туман с реки наползал все ближе, такой липкий, что ли, ни фига не видать. Плескалось под ногами, мелочь всякая разбегалась, может, крысы, может, осьминоги ползучие, мало ли кто. Я впереди мечом сквозь труху тыкал, чтоб ядовитых всяких разогнать, а то разок кусит — и готово, никакой мед не поможет.

Лодки, всякие катера и длинные баржи кончились, мы почти добрались до Кладбища. Вплотную к берегу нас прижимали колючие кусты, за ними торчали поганые зомби-деревья и еще какая-то трава, высотой с меня, жесткая, острая, хуже ножа. Тучки на небе разбежалися, прямиком над нами три падальщика кружили, медленно крыльями махали.

Ага, хрен вам, не дождетесь, гады! Было почти красиво, ага, если бы не те, кто крались за нами за травой.

— Славка, слева…

— Вижу. Иди, не дрыгайся.

— Славка, а ты говорил — их двое осталось… Кто ж они такие, на вонючек вроде не похожи? След видал какой — почти копыто.

— Это точно. Кажись, они хуже вонючек.

Ну чо, зря я успокоился, до могил мало осталось, решил, что дойдем. Выходит, я ошибался.

ЧУЖАК

Щуплый человечек, покрытый короткой шерстью, шагнул на горелую землю из колючих зарослей. Стебли и ветви кустов были густо покрыты колючками, но лазутчик проскользнул между ними без единой царапины. Спустя секунду он очутился возле поверженного био, легко взобрался на корпус, зашагал по обгоревшей броне. Неподалеку от мертвого робота пировали крысособаки. Они настороженно подняли морды, с языков у них капала кровь. Псы доедали своих убитых сородичей, им было лень кидаться на новую жертву. Однако двое молодых, голодных, ждавших своей очереди к обеду рискнули напасть.

Чужак присел над зевом биореактора, откуда торчали останки коровы. Крадущихся псов он словно не замечал. В руке у него оказался маленький лук и две короткие стрелы. Разведчик держал стрелы бережно, отвернув от себя блестящие металлические наконечники. Узкие щелочки глаз внимательно обшаривали небо. Казалось, чужак опасается нападения с воздуха. Но сверху никто не нападал.

Крышка реактора по-прежнему хлопала. Разведчик положил лук рядом с собой, извлек из мешка длинную металлическую пробирку, пошуровал внутри реактора тонкой спицей. Крадущихся собак он по-прежнему не замечал. Аккуратно закупорил пробирку, подтянул лямки рюкзака, спрыгнул вниз, на обожженную, спекшуюся почву. Чужак потыкал палочкой в помет рукокрыла, еще раз обозрел горизонт. Тонкие губы на плоском лице скривились в ухмылке. В углу рта у чужака торчала короткая полая трубка.

В этот миг оба молодых пса прыгнули. Атака была слаженной и стремительной — один целил в ноги, другой — в горло. У обычной двуногой жертвы при таком маневре шансов практически не оставалось.

Однако разведчик присел на долю секунды раньше. И дунул через трубочку. Отравленная игла воткнулась в черную губу крысопсу, когда тот был готов сомкнуть челюсти. Пес умер в прыжке.

Услышав возню, к месту схватки устремилась еще одна голодная самка. Разведчик тем временем прогнулся назад в поясе, едва не сложившись пополам. Наложил стрелу, молниеносно натянул тетиву. Второй пес, целивший ему в горло, промахнулся. Бессильно лязгнул зубами, пружиной развернулся в воздухе и… свалился замертво.

Третья псина была уже близко. Она вела себя умнее, пыталась настроиться на страх жертвы, ловила взгляд и запах страха. Но безуспешно. Если бы крысособака умела размышлять, она никогда не напала бы на существо, которое не отражало никаких чувств. Ровным счетом никаких — ни ужаса, ни гнева, ни удивления. Чужак замер в неподвижности, но не потому что был парализован страхом. Он экономил стрелы и силы.

Собака прыгнула.

Разведчик махнул рукой, слегка зацепив ее шерсть пальцами. Опередил ее на короткий миг. И ловко откатился в сторону. Третья псина пролетела еще пару шагов по инерции, ударилась лбом в железный бок био… и сдохла.

Чужак посмотрел в глаза уцелевшим взрослым зверям. Показал им издалека открытую ладонь. К среднему пальцу крепилось что-то вроде длинного изогнутого когтя. Человек знал, что звери поймут. Хищники хорошо понимают друг друга. Собаки отвернулись, предпочли кровь сородичей. Маленький человек аккуратно убрал стрелы, закрепил на спине оружие и побежал по следу факельщиков.

Ох, меня разозлило, что поганые муты обжились в нашей церкви!

Перед Кладбищем церква стоит, Рождества Богородицы, красивая, видать, была, вполовину одна стенка рухнула, но стоит пока крепко. Держится. Когда праздники великие, сюда древние люди на крестный ход собирались, молиться сюда ходили. Потом перестали ходить, опасно. Потому отец и злится, ага. Ему говорят, мол, дьякон, гляди, так и не могут факельщики себе прежний храм вернуть. На Пепле опять пожар под землей, да еще осмы, дрянь такая! В Гаражах вонючек все больше, никак не выбить. В Лужи прежде пацанами бегали, жаб собирали, теперь с реки гадость всякая наплыла, в воду руку не сунешь, ага. Вот отец и злится.

А еще старики говорят, что, мол, храмов прежде было много. И не таких вот маленьких, а высоких, прямо как колонны нефтяные, даже еще выше. Книжек в бункере про это не уцелело, проверить нельзя, но я верю. Отец говорит — факельщики когда поняли, что наружу не выйти, стали главное детям на словах передавать, и грамоту, и числа, и историю самую важную. Ну чо, помнили чтоб, кто такие и откуда взялись. И про церкви чтобы помнили, и про Христа-воителя, и про Факел-заступник. Тут я согласен, и сеструха моя — молодец, мальцов учит. Ясное дело, нельзя людям русским веру забывать.

Я водил маленько по сторонам стволом и смотрел на церковь. Похоже, река еще сильнее размыла наш берег, прежде церковь стояла много дальше от воды. Крест наверху погнулся, вниз висел, краска слезла, двери выпали. Дык сами-то двери не выпадут, ешкин медь, значит — пакость какая внутрях поселилась. Злость меня взяла, едва не забыл, зачем мы сюда с рыжим приперлись. Потому что всякий на Факеле слыхал быль великую — русский человек прежде в церквях кресту молился. А нынче русскому человеку и помолиться негде. Так вот и сидим в бункере, нефтяному факелу кланяемся!