Видно, серые братья чувствуют себя здесь, как дома. Что-то здесь не так… может, девушка так и не поднялась с родильного ложа?

По лестнице в дальнем конце зала спустилась молодая женщина. Он никогда раньше се не видел, хотя Анну Стину Кнапп она чем-то напоминала. Похожа, но не она.

В ее глазах ясно читалось презрение, даже ненависть.

— Ищешь Ловису Ульрику? Нашел. Но фамилию Бликс я никогда не носила, так же как и та, к кому ты явился, никогда не была Ловисой Ульрикой. Я, слава богу, вернула свое имя, а кукушонка, ясное дело, из гнездышка-то выпихнули, еще чего! Если ты из ее свиты, то лучше убирайся подобру-поздорову, пока я не позвала сосисок[26].

Кардель прикусил губу: вспомнил рассказы Анны Стины про кошмары Прядильного дома на Лонгхольмене и задумался: как же ему половчее узнать про ее судьбу? Прежде всего — успокоиться. Унять ярость и не натворить глупостей. Верный признак — заныла культя… ну нет. Оказывается, дружба с Сесилом Винге многому его научила. Он сам себе удивился: внезапно понизил голос и вкрадчиво произнес:

— Пусть госпожа меня извинит — значит, мне неправильно дали имя. Черт бы меня подрал… голова лопнет, пока научишься отличать, кто есть кто в этом борделе. Я из полиции нравов, сами, небось, видите по одежке. Девица Анна Стина в розыске, и я пришел проверить, не появлялась ли она тут.

Она хмыкнула, но сменила тон.

— Чему тут удивляться… видно, чересчур много у вас обязанностей, что вы с ними не справляетесь. Тут уже приходил один из ваших, спрашивал… могу вам ответить то же, что и ему. Если не в Прядильном, значит, ищите в канаве, откуда она и выскочила. Город не так уж велик. Не пойму, чего вам не хватает. Подумаешь, большое дело — найти одинокую шлюшку.

И самое тревожное — она права. Он знает совершенно точно: она права. Найти — легче легкого.

Микель Кардель и Эмиль Винге вновь направились в госпиталь — на этот раз под ни на секунду не прекращающимся моросящим дождем.

Одно хорошо — не надо искать дорогу. Время от времени с залива налетали свирепые порывы колючего соленого ветра — и горе дамам, не озаботившимся завязать шнурки на капорах! Горе господам, не успевшим придержать шляпу! Франты, проклиная все на свете, пускались в погоню за намокшими и потерявшими форму головными уборами. Колея постепенно заполнялась коричневой жижей, а потом, как и следовало ожидать, произошло небольшое наводнение, залило всю дорогу, и худым подметкам уже негде было спасаться. Некоторое время Кардель и Винге пытались перепрыгивать с одного более или менее сухого островка на другой, но быстро осознали тщетность усилий и обреченно зашагали по лужам. Кардель хмуро молчал. Можно было бы объяснить такое настроение омерзительной погодой и промокшими сапогами, но Винге ясно чувствовал: Карделя тревожит что-то другое. Он то и дело косился на напарника. Но только когда они остановились у таможенного шлагбаума, спросил:

— Жан Мишель… в чем дело? Чего вам не хватает? Мы никогда не были так близки к цели, как сейчас. Юноша наверняка пришел в себя, опийный туман рассеялся, и мы сможем узнать, как и почему все произошло.

Кардель остановился, снял мокрую шляпу и яростно потер лоб.

— Эта девушка… нет-нет, не подумайте, я слишком стар для нее и слишком… в общем, тут много чего. Она очень нам помогла. Мне и вашему брату, да что там… если бы не она… Беременна она была, когда я ее в последний раз видел. Теперь-то родила, наверное. Куда она подевалась, не знаю, но ничего хорошего не жду. Стокгольм — не лучшее место для одинокой молодой женщины с младенцем на руках.

Он повернулся спиной к ветру и, прищурившись, посмотрел на расплывчатый силуэт Города между мостами, будто отсюда, на расстоянии, легче найти ту, кого он ищет.

Обреченно пожал плечами и повернулся к Винге.

— Извините, Эмиль. Вы правы. Вы, как и ваш брат… редкостная проницательность, а я-то вместо «спасибо» долдоню о чем-то еще. И да… похоже, да. Загадка близится к решению. Благодаря вам. А можно и по-другому посмотреть. Отвлекся-то я отвлекся, но тут-то… а почему отвлекся? Потому что на вас понадеялся.

И отряхнулся, как собака. Брызги полетели во все стороны. Положил здоровую руку на плечо Винге, слегка пожал и пошел так быстро, что Эмиль еле за ним успевал. В конце концов догнал, забежал вперед и остановился.

— Мне бы очень хотелось чем-то помочь. Опишите ее.

Кардель глянул на него благодарно.

Подумал и, как мог, описал внешность Анны Стины Кнапп.

В палате Эрика Тре Русур койка пуста. Унесли даже набитый соломой матрас, и оголились потемневшие, частично поломанные деревянные ламели. Исчезли все туалетные принадлежности, письменный стол. Исчезло все.

Кардель и Винге молча стояли на пороге, пытаясь сообразить: что могло произойти?

Первым прервал молчание Кардель. Его слова подчеркнули ошеломляющую неожиданность события, но ясности не внесли.

— Какого хрена…

Винге стоял молча, не шевелясь, а Кардель обошел палату, заглянул во все четыре угла, будто надеялся, что при ближайшем рассмотрении найдет хоть какую подсказку.

Вернулся к двери и встал рядом.

Тишину нарушил тихий стук в стену из соседней палаты. Потом еще раз.

Они открыли соседнюю дверь. На койке в одной сорочке сидел человек, а обстановка недвусмысленно подсказывала: здесь он не первый день. Все вокруг носило следы долгого проживания. Окно занавешено. Потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к сумраку, и они различили под простыней карикатурно раздутый водянкой живот и распухшие, отечные ноги.

— Иоаким Эрссон, — представился пациент. — Купцом был, пока болезнь не довела до разорения.

— Кардель и Винге, с надеждой на ваше скорейшее выздоровление и восстановление состояния, — с трудом сочинил Кардель неуклюжую фигуру вежливости.

Бывший купец, хлопнул себя по ляжке и неожиданно захохотал.

— Каждый день за мной выносят ведро слизи. Если бы ее можно было продавать, богаче меня не было бы во всем королевстве. Ресурсы бесконечны и неисчерпаемы.

— Мы ищем Эрика Тре Русур.

Бывший купец кивнул.

— Был такой. А теперь нет.

— А где он?

— Его перевели к помешанным. В психушку, одним словом, — Эрссон, не оглядываясь, мотнул головой в направлении дома для умалишенных по соседству.

— За. Каким. Дьяволом?! — Кардель не сдержался и прорычал эти три слова раздельно и с такой яростью, что любой постарался бы спрятаться подальше. Но не Иоахим Эрссон. Эрссон смотрел на грозного пальта с печалью и сочувствием.

— Говорят, выхода другого не было. Паренек был сам не свой, и с каждым днем все хуже. Я-то, как откачают слизь, даже ходить могу. Несколько шагов, но все же… К Эрику и назад. Он напьется своих капель, глаза рыбьи… и молчит. А я говорю за двоих — и знаете что? Молчит-то он молчит, но раньше я даже не сомневался: понимает он меня, понимает. Все понимает, только молчит. Мало ли кто молчит. Молчит, но понимает… может, говорить трудно.