Сталин и его сторонники в ВЦСПС и в ВКП(б) не считали, что кампания за демократию находится в противоречии с политикой репрессий в отношении бывших оппозиционеров. Они представляли рабочую демократию в ограниченных пределах, придавая особое значение контролю рабочих над потребительскими услугами, гражданской активности и широкому народному участию. Рабочим разрешалось — и это даже поощрялось — критиковать хозяйственников и руководителей, открыто выступать против злоупотребления властью, коррупции, плохих условий труда и жизни. От них настоятельно требовали публиковать свои обвинения в заводских стенгазетах, писать письма в газеты, а также руководителям государства и партии. Однако все имело свои пределы, демократия была ограниченной: критика не должна была выходить за четко очерченные границы. Например, на заводе им. Жданова во время обсуждения кампании за профсоюзную демократию четверо рабочих корпусного цеха вышли за дозволенные сверху пределы критики. Рабочий Черностин, упрямо возражая против новой кампании, возмущенно спрашивал: «Зачем нам эти рабочие собрания? Они ничего нам не дают». Его товарищ по цеху Деев заявил, что выборы и собрания фабкомов должны проводиться без участия членов партии. А Куликов и Малов, отметая призывы к бдительности и считая разговоры об этом чепухой, твердо заявили: «Среди рабочего класса нет врагов народа, искать их здесь — только тратить время и силы». Если коммунисты в правящих кругах хотят перерезать друг другу глотки, говорили между собой рабочие, пусть так и делают. Но они должны оставить рабочих в покое. Подобные разговоры считались «речами врагов». Нельзя было предполагать, что новая кампания является нецелесообразной, что проводить рабочие собрания желательно без участия коммунистов или, что охота на «врагов народа» не имеет смысла. Информаторы аккуратно записывали подобные высказывания и приводили в своих отчетах в ВЦСПС с указанием имен, цехов и предприятий.

Несомненно, рабочие возлагали большие надежды на кампанию и на выборы. Но даже проголосовав против руководителей, которых считали разложившимися и некомпетентными, они не выдвинули на их место более честных и способных лидеров. Вновь избранные руководители Союзов рабочих стекольной, нефтеперегонной, угольной и сланцевой промышленности действовали точно так же, как предыдущие, назначенные руководители. Хотя вероятность того, что они связаны областной или районной семейственностью, была гораздо меньше, они в равной степени были склонны к пьянству, воровству и разложению. Многие из них были малограмотны. Повсеместная нехватка компетентных руководителей была фактически основной причиной широкого распространения кооптации. Партия оказалась связанной по рукам и ногам: в то время как она с конца 1920-х годов стремилась избавиться от окопавшихся в партийных рядах нежелательных элементов, люди, заменившие их, часто были плохо приспособлены к роли, которую им предложило партийное руководство.

Выборы так просто не могли обеспечить замену старых руководителей новыми, они инициировали продолжительную борьбу внутри профсоюзов. Старые руководители упорно боролись за сохранение своих постов и до некоторой степени преуспели в этом, особенно на высшем уровне. Вдобавок профсоюзы были дестабилизированы арестами в местных и областных партийных организациях, а также в своих отраслях промышленности. Чем больше людей попадало в тюрьму, тем сильнее профсоюзные руководители вовлекались в порочную и ужасную грызню. Новое руководство нападало на старое, и каждая из сторон яростно пыталась докопаться до кого-нибудь, чтобы обвинить в производственных трудностях. Все большее число профсоюзов вовлекалось в эту кампанию. В конечном счете, каждая из сторон использовала ее в своих интересах. Несмотря на то, что в результате стали обращать хоть какое-то внимание на условия труда и жизни рабочих, новые руководители не имели ни желания, ни возможности осуществлять реальные демократические реформы.

В конечном счете, с 1927 по 1937 годы роль профсоюзов существенно не изменилась. Рабочие не могли использовать кампанию за демократию для превращения профсоюзов в истинных защитников своих интересов. Альтернативные выборы на основе тайного голосования мало что значили, если избранные представители не имели власти, чтобы добиться реальных преимуществ для своих избирателей. Представители профсоюзов, независимо от того, насколько они были честны и действенны, были неспособны ставить под сомнение ставки заработной платы, инвестиционную политику или производственные нормы. Единственным доступным языком для рабочих, хозяйственников и профсоюзных работников для выражения и защиты своих интересов были, провозглашенные Ждановым на пленуме ЦК ВКП(б) и растиражированные в ВЦСПС с подачи Шверника фразы: «вредительство», «ослабление связей с массами», «нарушение демократии», «самонадеянность», «подхалимство», «отсутствие бдительности» и «подавление критики снизу». Это был язык террора, и поскольку это был единственный официально разрешенный способ выражения, он получил широкое распространение. Этот язык мало помогал в решении реальных проблем, порожденных ускоряющей темпы индустриализацией. Несчастные случаи на производстве, неудовлетворительное распределение продуктов, плохое качество жилья, отставание строительства, задолженности по заработной плате и низкая производительность труда были объявлены результатом умышленного «вредительства». В этом смысле террор и демократия были двумя сторонами одной медали: демократия дала рабочим возможность избирать новых руководителей, террор позволял устранять старых, но не решали базисных, структурных проблем страны.

Кампания за профсоюзную демократию была с самого начала связана с репрессиями по отношению к бывшим оппортунистам. Выборы в профсоюзах сопровождались широкомасштабными арестами руководителей профсоюзов и ВЦСПС и превратились в жестокую борьбу, породившую поток предательств и открытых обвинений. ВЦСПС, стремясь доказать свою преданность, начал собственные расследования, которые привлекли внимание партии и органов НКВД, что в результате привело к многочисленным арестам. Рабочие и профсоюзные работники быстро обнаружили, что выражения «враг народа» и «вредитель» имеют магическую силу и гарантируют привлечение внимания к самым запущенным проблемам. В такой атмосфере по мере того как люди, обвиняя друг друга, прибегали к этой лексике надежды рабочих на улучшение условий труда и жизни, преодоление коррупции тонули в пучине надвигающегося хаоса. В череде обвинений и арестов преступники отправляли своих жертв в лагеря только для того, чтобы затем самим стать жертвами новых преступников и испытать ту же участь.