– Первую неделю посещения запрещены. Потом – в зависимости от динамики. Если не будет обострений, буду разрешать один звонок родственникам в день. Запишите мне ваши телефоны, чтобы сестры могли проверить, что она звонит именно родным. Больные, знаете, могут и в полицию позвонить, и в МЧС… – Стерва аккуратно подвигала на столе коробки шоколадных конфет, прикрыв ими конверт, неизвестно откуда оказавшийся на ее столе. – Все, Юрий Сергеевич, меня больные ждут. Сами видели, отделение переполнено, семьдесят человек. А я одна. Приходите в следующий приемный день.

«Так, время есть, по крайней мере, до середины февраля. Пусть они теперь думают, как на опережение сыграть, а мне уже торопиться некуда. Мы с этой бабой друг друга поняли, без диагноза она Лидку не выпустит, а с диагнозом все пойдет проще. А может, даже и с ограничением прав не возиться, больно муторно. Можно просто в больнице подольше подержать, пока сам собой не решится вопрос, где будет учиться эта дрянь Машка. У Лидки за это время крыша отъедет окончательно, потому что не сойти там с ума просто невозможно. Ну, полгодика капельниц – и в семье будет покой…»

– Константин Алексеевич… Это Маша Чернявина… Вы в банке? Нет? А когда будете? Мне надо вас увидеть.

– Маша? Что случилось?

– Вы когда в банке будете?

– Через час, а что случилось?

– Я так и думала. У вас телефон был выключен, вы, значит, на встрече или совещании были. У вас этот номер высветился? Вы поняли, это тот мобильный, который вы маме тогда дали.

Маша тараторила без остановки. Александров не перебивал, понимая, что ничего путного он по телефону от нее не добьется.

– Константин Алексеевич! Я вас буду у банка ждать. Наберите меня, как подъедете, вот на этот номер, да? Я в «Кофемании» посижу пока. Знаете «Кофеманию» напротив вашего банка?

– Маша, можешь сказать, что случилось?

– Мама в больнице.

– Что с ней?!

– Да это отец ее туда запихнул, я вам все расскажу, когда приедете. Вас не ломает в «Кофеманию» зайти, или мне у крыльца вас подождать?

– Не стой на морозе. Закажи себе кофе, поесть что-нибудь. Я приеду к тебе через полчаса, пробок нет.

В «Кофемании» Александров слушал Машин сбивчивый рассказ. Мама в Кащенко. Отец ничего не говорит. Машу к маме не пускают. Бабушка ездила один раз, час билась под дверью. Там в приемные часы – полная засада. Все орут, санитарки бешеные… Маму выпустили к бабушке на десять минут, потом потащили укол какой-то делать. У бабушки вечером плохо с сердцем было. Там палаты на десять человек, а кругом психи.

Александров представил, как Лида лежит на тонком замызганном больничном одеяле в голубом байковом халате. Халат был именно голубым и тоже очень тонким, а из-под него торчала ночная рубашка и Лидины ноги в носках. Он почувствовал что-то, похожее на любовь, и разозлился, потому что Лиду не любил. Он знал, что не любит и Машу, но любовался ею. Старается быть сосредоточенной, рассказывать о своем горе скупо, но при этом смотрит с доверчивостью и отчаянием одновременно. Такая красивая… И страшно забавная. Не замечает, с какой скоростью поедает пирожные, не замечает, что он все подкладывает их ей на тарелку. Голодная, наверное. От этой мысли сжалось сердце. Это его дочь…

Они с Викой только что вернулись из Церматта. Платон еще года три назад решил, что больше ни ногой ни в Куршавель, ни в Давос. Попробовал Лех, Вербье, Шамони – все не то. Теперь вот Церматт – еще одно разочарование. В лучшем отеле «Риффенальп 2222» с бассейном, спа, прекрасной кухней и винным погребом Вика изнывала от тоски. Отель стоял не в деревне, где были хоть какие-то развлечения, а прямо на склоне, именно на отметке 2222 метров, хотя это, конечно, было рекламным враньем. От отеля вниз, в деревню, автомобильной дороги не было. Постояльцы либо сидели вечерами в единственном ресторане отеля и в баре, где пианист играл одно и то же из вечера в вечер, либо отправлялись вниз на игрушечном электропоезде, который плелся до деревни сорок минут. Но «Риффенальп» был единственным отелем, где можно было выйти на склон прямо из собственной спальни. А жить в деревне и таскаться на гору по переполненным подъемникам для Платона было неприемлемо. Да и сами склоны были для него слабоваты, с Монбланом не сравнить.

«Придется осваивать эту грёбаную Америку или Западную Колумбию, куда долететь невозможно. К тому же там дикий холод. А какие альтернативы, если в Европе уже толком не покатаешься?» – думал он, пока его Brabus 800 и джип сопровождения катили по плохонькой шоссейке в Архангельской области.

Платон не представлял, что бывает так холодно. За стеклами джипа стояла глухая, непроглядно-черная ночь. Было восемь утра. Воздух ледяной. Именно ледяной, а не морозный. «За бортом», как выразился водитель, температура минус двадцать три, а казалось – все сорок. Даже в Сибири не так холодно, а тут еще и влажность от Северной Двины, от моря. Пока спускался с крыльца и садился в машину, всего несколько вдохов обожгли горло, и даже сейчас, спустя полчаса, оно еще саднило. Как тут люди живут?

Машины свернули по указателю «пос. Звездный», и в салоне запахло серой. Такой смеси вони и холода не встречалось ему ни на одном целлюлозном комбинате. «Добро пожаловать в ад, – усмехнулся про себя Скляр. – Как тут люди живут?»

Вообще, он так и не знал, правильно ли приезжать сюда в этот день самому. Но не в его характере было пускать события на самотек. Все может случиться. Его ребята – конечно, профи, но оценить ситуацию и решить, какой именно ресурс использовать, может только он сам. Причем не из Москвы. Он должен принимать собственные решения на месте.

– Как обстановка? – спросил он в телефон.

– Пока нормально. Ведем переговоры.

– Менты с вами?

– За поворотом стоят. Не волнуйтесь, Платон Валерианович, не в первый раз. Если что-то нештатное, тут же наберу. Вы далеко?

– В десяти километрах. Пока постою. Давай, Володь, действуй…

Платон велел водителю остановиться. Вышел из машины, глотнул серно-сульфатной стужи, дыхание снова перехватило. Лучше дышать через шарф, сера не так чувствуется. Он не нервничал, просто было холодно. Ледяной озноб тут же проник под дубленку и свитер. Платон глянул на свои горные ботинки на толстой подошве, поднял глаза вверх. Звездная чернота. Удивительно, что при такой влажности практически нет облаков. Звезды казались крепко пришитыми к иссиня-черному небу, как золотые пуговицы к военному сукну.

– Чайку налить? – спросил охранник, приспустив стекло и показывая Платону термос.

– Закрой окно, машину выстудишь, – ответил Платон и шагнул с черного шоссе на сугроб насыпи. Сугроб был твердый, он спрыгнул и пошел по полю, тоже ледяному и твердому. Ноги почти не проваливались, только наст оглушительно хрустел под ногами, такая тишь стояла вокруг. Тишь и темень. Надо брать комбинаты летом, когда солнце круглые сутки. Он остановился, посмотрел снова на небо, потом назад, где два джипа на шоссейке слились в маленькое черное пятно.