Вскоре после Рождества он решился сыграть на опережение. Водитель доложил, что Лида провела два часа в ГУМе. Чем она там занималась столько времени без денег и без пакетов на выходе – было ясно как день. С хахалем своим встречалась. За подтверждением дело не стало: когда он вечером зашел к ней в спальню, вид у нее был напуганный.

– Нагулялась? – спросил жену Чернявин почти ласково.

Что с дуры взять, думает за спиной своего хахаля отсидеться. Нет уж, хорош с ним шутки шутить. Лида отвернулась к стене.

– Ну-ну, – сказал он и направился в комнату младшей, Танечки.

– У мамы, по-моему, с давлением не все в порядке. Хотел померить, а она в слезы. Давно она в постели лежит?

– Она меня после школы накормила и сразу легла. Мы с Машей ей давление померили, совсем низкое. Маша говорит, «спазм, пройдет», а мне так страшно. Пап, это не инсульт?

– Какой инсульт! Наверное, действительно, спазм. Может, «скорую» вызвать, как думаешь?

– Зачем «скорую»? – В комнату ворвалась Машка. – Оставь маму в покое! Что ты задумал?

Чернявин уже набирал «ноль-три»…

Врачихе с квадратными мужскими плечами и короткой стрижкой он открыл дверь сам. Снял с нее пальто, выразительно сунув в карман три «пятирублевки», как он их называл, выразительно посмотрел в глаза:

– У моей жены нервный срыв. Хроническое. Депрессии постоянно, твердит, что жить не хочется, истерики. Тут же давление падает. Сейчас совсем плохо. В больницу ее надо.

– Разберемся, – отодвинув его плечом, произнесла докторица. – Где больная?

– Вот сюда, по лестнице.

Докторица измерила Лиде давление, стала спрашивать, когда и как начался сосудистый криз, что больная чувствует. Лида лежала с полузакрытыми глазами:

– У меня часто давление падает, ничего особенного, это нервное переутомление.

– Нервное… Понятно, что нервное. Щас давление смеряем, посмотрим… Так у вас и давление! Щас укольчик…

– Не надо, прошу вас. Я не переношу кодеин и кофеин.

– Откуда вы это знаете? – сурово спросила докторица.

– Оставьте меня, – уже с раздражением произнесла Лида.

Она не могла смотреть ни на врача, ни на выглядывавшего из-за ее спины Чернявина.

– Что значит «оставьте»? Вам что – жизнь надоела?

– Такая – надоела, – вдруг, резко сев в постели, громко произнесла Лида. – Я вас не звала. Что вам от меня надо? От вас перегаром несет за версту. Кто вас позвал? Он? Вы откуда? Я к Кунцевской прикреплена! Мы вас не вызывали!

Докторица выразительно взглянула на Чернявина.

– Вам надо в больницу.

– Это не вам решать! – вскрикнула Лида. – Немедленно вызовите дежурного врача из Кунцевской. Откуда вы взялись?

– Что это ты, голуба, разбуянилась? – Докторица еще раз взглянула на Чернявина. Прочтя на его лице полную поддержку, сдернула с Лиды одеяло. – Муж, ну-ка быстро одежду, на улице мороз. Давай, подруга, одевайся по-шустрому и вперед.

– Вы с ума сошли?! Что вы себе позволяете? Я никуда не поеду.

– А тебя никто тут и не спрашивает…

– Я не оставлю девочек! – уже как безумная, закричала в голос Лида. – Нет! Не оставлю!.. Не оставлю с ним!

– С отцом?

Лида бросилась на подушку, отвернулась к стене и зарыдала.

– Вот так и бьется то и дело, – вполголоса произнес Чернявин. – Просто душа разрывается смотреть.

Врачиха принялась куда-то звонить: «…Уколы не хочет, в больницу не хочет, орет, как психическая. Аллё! Тут у меня острый случай! Сосудистый криз на почве приступа острого психоза. Мне в Кунцевку ее или к вам? Ну да, прикреплены, говорят. Но муж считает, что там хуже. Примете? Ну да, понятное дело…»

– Ну-ка, поднимайся, голуба. Муж, помогайте.

– В Кунцевскую, только туда! – уже в голос повторял Чернявин, вместе с докторицей поднимая Лиду с кровати. – Мы прикреплены, по дороге созвонюсь, договорюсь об отдельной палате. Условия там райские… Отдохнет, подлечится.

Как рассказывала потом Лида Александрову, она плохо помнила, как позволила этим двоим запихнуть ее в машину «скорой помощи». Помнила только, как отчаянно кричала Маша, бежавшая за ними до калитки: «Не забирайте маму в больницу! Вы не в Кунцевскую ее везете, я вам не верю! Вы изверги оба!»

На следующий день в обед Чернявин сидел в кабинете заведующей девятым отделением острых психиатрических заболеваний и судебно-медицинской экспертизы больницы Кащенко с выражением страдания на лице. Завотделения, стерва лет сорока пяти, внимательно его слушала. На столе у нее громоздились коробки шоколадных наборов.

Лида лежала во второй, так называемой «надзорной палате», на десять мест. Ее койка с панцирной сеткой стояла посреди комнаты. Стеклянную дверь в палату закрывать было запрещено, выключать свет на ночь – тоже. Пациентам «надзорных палат» не разрешали пользоваться телефонами, личные вещи, включая расчески, отбирали, а зубные щетки выдавали только по команде и забирали снова. В палате пахло мочой, потом и безумием. По комнате бродили нечесаные женщины, чей возраст не поддавался определению. Шаркая тапками, они выходили в коридор, откуда доносилась смесь запахов сортира, карболки, хлорки и борща. Чернявину не позволили подойти к палате, но разрешили посмотреть на длинный, тянущийся вдоль отделения коридор. Он остался доволен увиденным. Завотделением, бряцая ключами, вывела его сначала за первую, потом за вторую железную дверь, и они снова уселись в ее кабинете.

– Врач «скорой» и наш приемный покой поставили «острый психоз на фоне запущенной депрессии». Вообще не понимаю, как можно такое написать. Ладно, разберемся. Понятно, что случай тяжелый. Билась, кричала, врачу «скорой» оказывала сопротивление… Вы правильно сделали, что не поехали в Кунцевскую. Условия у нас, конечно, аховые, но с острой психиатрией мы имеем дело каждый день. Ведь что главное? Главное – это правильный диагноз. Вы согласны? Если вы говорите, что депрессии, срывы, подобные вчерашнему, были постоянно, почему вы не обращались в ПНД?

– Она сопротивлялась. Я давно говорил, что надо лечиться. Диагноз – это действительно главное. Как же без диагноза лечить? Психиатрия – дело тонкое. Вы понаблюдайте ее подольше, чтоб уж с диагнозом не ошибиться. У нас вообще обстоятельства крайне сложные, вы должны о них знать.

– Конечно, я должна все знать о своем пациенте.

– Она неоднократно покушалась на мою жизнь. Пыталась отравить. Пару недель назад пырнула ножом. Я боюсь за девочек.

– Ножом пырнуть? Вы мне… правду говорите?

– Готов бумаги принести, которые в суде рассматриваются, я иск подал. Свидетели есть. Рука не поднялась уголовку на мать собственных детей заводить. И потом, я не хочу развода. Это моя жена, значит – мой крест. Я не брошу ее. Подлечите, и пусть живет у матери, пусть время от времени встречается с дочерьми, но под моим наблюдением. Боюсь за них. Тут не знаешь, чего опасаться. Непредсказуемо… Больной человек.