краси![519] Капитан Микулай слузил государски...[520] сол антелериски, такой большой тунуруле![521] еу показит дорога: дела Хотин, на Бендерь, мерже на Измаил... Инарал командирски[522] дают на капитан Микулай эна хартия!.. такой пальсой пумаг!.. пецатлуит: и проци и проци и проци![523]... Кульерски пумаг!.. ги!.. гуляй на поцта кульерски!.. динь, динь, динь, динь! пасоль, пасоль!.. и дают инараль командирски другой пумаг... халоса!.. писит: капитан Микулай слузил государски, хал оса... дают цин капитан, халоса цин, государски!.. Сто пайдот на Царьград?»

— Пойдем.

«Си еу пайдот!.. я был на баталия ку немца![524]... на Фоксань![525] Кнезь паслот менэ с провиантски каруца на Кобурски![526]... Немца идот, идот, идот!.. так! Венгерски гусарски... так... халоса!.. Бозе мой!! Турци!!! многа, многа!! Визирь ку кавалерия, на армасарь Анатольски!![527] идот! Я лезит на карэ[528]. Бум, бум, бум! тунурулэ. А! страсна!.. я лезит на земля... Бозе мой, бозе мой! пропадит немца!.. Венит Суворов!!![529] Бум, бум, бум!!! пжи-жи-жи-жи, пжи-жи-жи-жи!!! Хи! Фужит драку турци!![530]»

Пылкое воображение целовека грека, недовольное смешением греческого, молдаванского и русского языка, дополняло слова представлением всего в лицах. Для изображения визирской кавалерии и венгерского гусарского полка указательный и средний палец правой руки седлали указательный палец левой.

При слове идот! правая ладонь плавно двигалась параллельно земле, а голова Микулая поднималась гордо вверх, как у всадника. С словом: еу[531] лезит на земля — он распростирался по полу и лежал несколько мгновений молча, неподвижно. При слове венит Суворов! весь корпус целовека грека встряхнула радость о избавлении от гибели.

Дорого бы дал иной италианский импрезарио, чтоб иметь право показывать капитана Микулая на площади.

Насмеявшись вдоволь, я прервал рассказ его о взятии Хотина, о пришествии турок в Яссы, о битве этеристов при Скулянах.

— Где тут бывает гулянье? — спросил я его.

«Гуляй?.. ни улица. Куноница мулт[532], молдаванка, грецанка, ирмэнь[533]».

— Хороши куконицы?

«Халоса? гуляй... так... Хэ! Капитан Микулай знай... Мой тата си мама зивот на Царьградски бурика[534]. Их! там девка халоса! Бозе мой! какой халоса!»

— Прощай, я иду гулять. «Бун, бун, боярилэ[535]».

CCCXVII

Счастия миг, юность лови!

Путай себя в цепи любви!

Время, как молния, быстро летит,

Юность увянет, сердце сгорит.

(Эпиграмма)

С этою мыслию сел я на дрожки и пустился в Копо. Два ряда экипажей совершенно стеснили улицу, мне не хотелось тянуться в рядах, — мимо!

Кто знает московские гулянья, тот может себе представить, что в Яссах всякий день, без исключения... виноват... исключая бурные дни... подобные гулянья в экипажах составляют некоторую обязанность почти всех классов жителей. Это род моциону от засидения, от скуки; род выставки по части промышленности сердечной; род far niente [536], от нечего делать; род привычки, основанной, как большая часть постановлений и законов молдаванских, на слове дупа обычулуй[537].

Два рода экипажей тянутся от сгоревшего господарского дворца вверх и вниз по улице-маре, чрез поле Копо.

Природа красится присутствием людей,

А жизнь чистейшею любовью;

Но что же жизнь, когда должны мы в ней

Предать все чувства хладнокровью!

И потому я ехал, рассматривая внимательно все, чем движущиеся оранжереи были наполнены.

День XLV

Cimmeriae tenebrae[538]

CCCXVIII

В пылкие, неопытные лета юноша горделиво воображает, что он создан разгадать тайну мироздания. «Много прошло времени от начала мира, — думает он, — может быть, еще более остается до конца его... Были великие люди, соединявшие в себе ум и чувства целых народов и целых столетий... они разгадали кое-что... Должен же родиться на свет гений, у которого зрение будет телескопическое, слух подобен фокусу эллиптическому, память велика, как книга Вселенной, ум ясен и основателен, как формула алгебраическая, а рассудок верен, как вывод... Почему знать... может быть... я...»

Таким образом рассуждая, молодой человек внезапно встречает небольшое существо, лет... но лета ничего не значат... нежное, чувствительное, полное жизни и красоты. Забыта высокая цель существования! С этого мгновения не тайну создания разгадывает юноша, а сердце чудной своей встречи. С каждым ударом пульса, с каждым словом, с каждым взглядом, шагом и вздохом она увеличивается в глазах и понятиях юноши до бесконечности и, наконец, обращается во Вселенную, а вся Вселенная, постепенно уменьшаясь, принимает на себя вид ее. Какой переворот!

CCCXIX

Твой друг с тобой, моя Лавиния[539]!

С тобой! но ты -

Таишь следы

Какой-то грусти и уныния?

Любовь моя!

Ужели я

Покину рай мой и Италию?

Как честный грек,

Я твой навек!

Не убивай себя печалию!

Ainsi parloit Enee, les larme aux yeux: cependant sa flotte voguoit a pleines voiles...

Eneide[540].

CCCXX

Я не могу скрыть от вас, мои читательницы, что человеческое сердце имеет совершенное подобие с земным шаром. Так же, как и на Земле, на нем есть полюсы, а потому-то, разложив его по методе Меркатора[541] на плоскость, мы увидим, что оно имеет поясы жара и холода и что сердечные крайности, так же как и земные, никуда не годятся. Из сего что заключаете вы? То, что тогда только хорошо жить в чьем-нибудь сердце, когда занимаем в нем пояс умеренный, в котором не задушат вас ни объятия, ни проклятия.

Кажется мне, что это справедливо?

(Все молчат.)

Глупо было бы думать в нынешнем веке, что молчание есть знак согласия.

CCCXXI

Может быть, спросят меня: что я видел в Копо?

Что видел я, не помню, право:

Как на круженье колеса,

Смотрел я прямо, влево, вправо,

Ничто не бросилось в глаза!

Там, как в созвездье Козерога,

На небе, очень много звезд,

Изрядных женщин было много

И куча зреющих невест.

Скучно было мне ездить одному, без знатока в красавицах ясских. К счастию, попадается мне навстречу товарищ. — Покажи мне всех, расскажи мне все!

«Хорошо», — отвечал он. Но память его была уже потеряна в рядах экипажей. Долго еще ездили мы взад и вперед, как вдруг товарищ