— Зачем ты спрашиваешь?

— Потому что это твоя жизнь. Потому что мне не все равно. Ты постоянно выставляешь барьеры, словно не хочешь, чтобы я узнал тебя как следует. Целиком.

— Да. — Она скрестила руки на груди. — Барьеры. Предупредительные ленты. Это для твоего же блага.

— Не надо, — сказал Парк. — Я справлюсь. — Прикоснулся пальцем к ее лбу, пытаясь разгладить набежавшие морщинки. — К чему все эти тайны?

— А к чему было хранить тайну о твоей демонической экс-подружке. У меня нет демонического экс-ничего.

— Ричи ненавидит твоих братьев? И сестру?

— Перестань называть его по имени, — сказала она шепотом.

— Прости, — прошептал он в ответ.

— Я думаю, он ненавидит всех.

— Кроме твоей мамы.

— А ее — особенно.

— Он ее обижает?

Элеанора вытерла щеку рукавом.

— Ну… Да.

Парк вновь взял ее за руки.

— Почему она не уйдет?

Элеанора покачала головой.

— Не думаю, что она может… Не думаю, что от нее так уж много осталось.

— Она боится его? — спросил Парк.

— Да…

— А ты?

— Я?

— Ты боишься, что он тебя прогонит. Но боишься ли его самого?

— Нет. — Она вздернула подбородок. — Нет… Я просто не мозолю глаза, понимаешь? В смысле, пока я не подворачиваюсь ему под руку, все нормально. Я просто должна быть невидимкой.

Парк улыбнулся.

— Что? — спросила она.

— Ты. Невидимка.

Она тоже улыбнулась. Парк выпустил руки Элеаноры и коснулся ладонями ее лица. Щеки были холодны как лед, а глаза — непроницаемы в темноте.

Парк не видел ничего, кроме нее.

В конце концов стало слишком холодно, чтобы оставаться на улице. Даже во рту не осталось ни капельки тепла.

Элеанора

Ричи велел Элеаноре выйти из комнаты. Их ждал рождественский ужин. Чудесно. Элеанора и впрямь простудилась, так что по крайней мере никто не мог обвинить ее в притворстве.

Ужин был — просто нечто. Мама действительно умела готовить — были б только нормальные продукты. Нечто большее, нежели бобы.

Они ели фаршированную индейку и картофельное пюре с укропом и сливочным маслом. На десерт — рисовый пудинг и имбирное печенье, которое мама всегда пекла на Рождество.

Раньше мама пекла самое разное печенье — весь год. Младшие и понятия не имели, что они потеряли. В те времена, когда Элеанора и Бен были маленькими, мама пекла постоянно. Элеанора приходила из школы, а свежее печенье уже стояло на столе. И настоящий завтрак каждый день… Яйца с беконом, или блинчики с сосисками, или овсянка со сливками и коричневым сахаром…

Прежде Элеанора полагала, что именно потому и растолстела. Но взгляните на нее теперь. Она жила впроголодь — и по-прежнему оставалась огромной.

Все набросились на еду — так, словно это был последний ужин в их жизни. Ну, на самом деле так и есть. По крайней мере на долгое время. Бен съел обе ноги индейки, а Маус — целую тарелку пюре.

Ричи снова весь день пьянствовал, так что за ужином всячески веселился. Слишком много и слишком громко смеялся. Но не стоило уповать, что это продлится долго. Настроение Ричи могло измениться в любую секунду. Все они этого ожидали — и дождались: Ричи понял, что на столе нет тыквенного пирога.

— Что это, блин, такое? — сказал он, тыкая ложкой в рисаламанде.[92]

— Рисовый пудинг, — сказал Бен, отупевший от индейки.

— Я знаю, что это пудинг! — рявкнул Ричи. — Где тыквенный пирог, Сабрина? — крикнул он в сторону кухни. — Я велел тебе приготовить настоящий рождественский ужин. И дал тебе денег на настоящий рождественский ужин.

Мама вышла из кухни. Сама она еще не присела и не успела поесть.

— Это…

Это традиционный датский десерт, подумала Элеанора. Бабушка готовила его… и ее бабушка тоже, и он лучше, чем тыквенный пирог. Он особенный.

— Я… просто забыла купить тыкву, — сказала мама.

— Как ты могла забыть про долбаную тыкву на Рождество? — сказал Ричи, швыряя металлическую миску с пудингом. Она ударилась в стену рядом с мамой. Во все стороны брызнули влажные крошки.

Все, кроме Ричи, замерли.

Он, пошатываясь, поднялся со стула.

— Я пойду и куплю тыквенный пирог… чтобы эта семья получила нормальный рождественский ужин.

И направился к задней двери.

Послышался звук отъезжающей машины. Мама подняла миску с остатками рисового пудинга. Потом сняла верхушку с горки риса на полу.

— Кто хочет вишневый соус? — спросила она.

Хотели все.

Элеанора убрала остатки пудинга, а Бен включил телевизор. Они смотрели «Гринча», и «Снеговика Фрости», и «Рождественскую историю». Мама тоже присела, чтобы посмотреть кино вместе с ними.

Элеанору не покидала мысль, что к ним явился Дух Прошлого Рождества[93] и он очень, очень недоволен. И все же, засыпая, она чувствовала себя спокойной и счастливой.

Элеанора

Казалось, мама Парка вовсе не удивилась, увидев Элеанору на следующий день. Видимо, Парк предупредил, что она придет.

— Элеанора, — сказала мама чрезвычайно любезно. — Счастливого Рождества. Входи.

Когда Элеанора вошла в гостиную, появился Парк — только что из душа. Что немного смущало Элеанору — по ряду причин. У него были влажные волосы, и футболка слегка липла к телу. Парк искренне обрадовался, увидев ее — это было очевидно. И приятно.

Элеанора не знала, как быть с его подарком, так что просто сунула его Парку в руки.

Он улыбнулся, удивленный.

— Это мне?

— Нет, — сказала она, — это… — Ничего остроумного в голову не приходило. — Да, это тебе.

— Ты не обязана ничего мне дарить.

— Не обязана.

— Можно открыть?

Она все еще не могла придумать остроумного ответа и просто кивнула. По крайней мере его семья была на кухне, и никто не видел их.

Подарок был завернут в почтовую бумагу. Любимую бумагу Элеаноры — цветы и феи, словно бы нарисованные акварелью.