– Вы не стреляли, потому что испугались, что вас схватят? Или что вас растерзает народ? – спрашивает доктор.

– Нет, я об этом не думал. Я был молод и глуп, настоящий романтик. Мы ведь были убеждены, что гибель за правое дело – святая, необходимая гибель. Убиваем врага, значит, должны быть готовыми сами умереть. Это представлялось возвышенным, красивым. А тут вдруг – отдельная от тела голова моего товарища, кровавые лошадиные потроха, губернатор без штанов, запах крови и дерьма. И тогда меня пронзило, что губернатор этот никакой мне не враг, ну, выпало ему стать губернатором. Так карты легли. Он просто – человек. Такой же, как я…

– А что потом?

– Я скрылся. Меня искали. Товарищи, потому что думали, что я струсил, предал, не выстрелил. Собственно, так оно и было. Мотивы никому не интересны. Ну, а полиция по долгу службы. Она меня искала еще до покушения. Я уехал в Питер и стал Иваном. Лет десять тому. Наверное, уже не ищут. Хотя, кто знает?

Доктор Лобачев

1916, 12 июля. Со дня несостоявшейся дуэли прошло, как кажется, недели три, лекарские мои дела текут по-прежнему однообразно, не оставляя в памяти ничего примечательного, и течение времени делается незаметным. Однако помню отчетливо и ярко, как на следующий после дуэли день, ближе к вечеру, когда я раздавал сестрам назначения на предстоящую ночь, в мою комнату, она же – кабинет, шагая решительно, вошел Дмитрий и велел сестрам удалиться. Те потянулись к двери.

– А вы останьтесь! – приказал он Принцессе, плотно прикрыл дверь и накинулся на меня. – Как вы посмели, милостивый государь! А вы что себе позволяете, Мария Павловна!

– Что случилось, Ваше Высочество? – спросил я, тут же догадавшись, в чем дело.

– Ах, вы не знаете?! – гневался Дмитрий. – А ваше, сударь, венчание! Это что? Как вы решились!?

Маша, а ты! Кто ты, а кто он?! – Дмитрий ткнул в мою сторону гневной рукой. – Забыла, как Ники расстроился по поводу Мишиной женитьбы? И что за этим воспоследовало?

Мне, признаюсь, гнев его казался притворным. Напоминал наигрыш актера, который кричит из Шекспира: дуй ветер, дуй, пока не лопнут щеки. И что-то там про дождь как из ведра и прочие ужасы, а сам в это время думает о сварливой теще и жене, которая стала неумеренно тратиться на наряды.

– Митя, не кричи, пожалуйста. Ничего плохого, кроме войны, ни с кем не случилось, – сказала Принцесса, присаживаясь на мою койку. – Наоборот! Михаил Александрович живет с любимой супругой и счастлив. И Ники его простил.

– Ужасное заблуждение! Грех так полагать! Может быть, Михаил Александрович лично счастлив со своей Брасовой, а судьба монархии? Уважение в обществе к вековым устоям без того подорвано, и тут – нате, родной брат императора женится черт знает на ком! И грязная толпа обсасывает все интимные подробности. А еще – Ольга Александровна со своим Куликовским! Из-за них бедный Ники, как Иов многострадальный…

– Нашего папа ты забыл?

– Но ведь матушка наша умерла!

– Перестань! Тебе не к лицу ханжество! Я, да, – виновата, солгала Кириллу про венчание, чтоб он не предъявлял прав на меня, – сказала Принцесса. – С Антоном Степановичем мы еще не венчаны.

– Но намерены, – заявил я.

– Это, милостивый государь, нарушение законных установлений! Я могу отправить вас в ссылку в любую Тмутаракань. Или на фронт. А Марию Павловну – в Петербург, сестер и без нее достаточно. Хотите?

– Ты этого не сделаешь! Это подло! – выкрикнула Принцесса. – Те законы тут ни при чем. Я не престолонаследница. Меня не касается.

Дмитрий сел верхом на единственный скрипучий венский стул, положил руки на его спинку и упер в них подбородок.

– Я дала слово Антону Степановичу, слово я сдержу, – сказала Принцесса и добавила каким-то шутовским тоном: – Даже если Россия и История мне этого не простят.

Дмитрий удивленно раскрыл глаза.

– Откуда ты… Ты видела? – спросил он.

– Случайно, – сказала она.

Из последнего словесного обмена я ничего не понял, да так до сих пор не спросил, что он означал. А тогда я постоял, потом устроился на койке в некотором отдалении от Принцессы, опершись руками о край кровати. Принцесса положила свою руку на мою. Дмитрий изучал нас холодным и усталым взглядом.

– Мне доложили, что тут едва не случилось убийство, – вдруг тихо сказал он.

– Что это значит? – испугалась Принцесса. – Почему – убийство? Кто кого собирался убить? Что ты такое говоришь, Митя?

О дуэли я Принцессе не рассказывал. В ту ночь она спала у себя, женские дела. Вернувшись утром, я сказал ей, что меня ночью позвали пользовать одного здешнего купца. Такое случалось и прежде.

– Кирилл Мартемьянович вызвал на дуэль Антона Степановича. Ведь так?

– Именно так, Ваше Высочество. – Я встал и поклонился.

– О, боже! – Принцесса вскочила, обхватила обеи ми руками мою голову и повернула к себе. – Это правда, дорогой?

– Увы, правда.

– Кирилл не в себе! – она шагнула к брату. – Ты должен его удалить! Он опасен.

– Вы, Мария Павловна, прежде были о нем иного мнения, – сказал Дмитрий и обратился ко мне: – Расскажите-ка мне о дуэли.

И я рассказал ему всё, скрыв, естественно, роль моего спасителя Ивана. Слушал он вроде бы внимательно, но лицо его не выражало ничего: ни возмущения, ни сочувствия, ни насмешки. Принцесса, было заметно, напротив, переживала каждый поворот моего опасного сюжета, словно я пересказывал роман какого-нибудь Майн Рида. Ведь она слышала обо всем этом впервые.

Когда я закончил повествование, Дмитрий долго молчал, а потом спросил:

– А стрелять-то вы умеете, доктор?

– Где нажимать, знаю.

Он опять помолчал и сказал:

– Ну что ж, господа, венчайтесь, раз так вышло. Надеюсь, Антон Степанович будет тебе, Маша, хорошим супругом. Мне видится, он человек храбрый и надежный.

Принцесса подлетела к нему, обняла и целовала. Потом потребовала, чтобы он нас благословил. Я снял со стены иконку и подал ему. Мы опустились на колени, он благословил, а потом вдруг тускло, как прежде, сказал:

– Может статься, все к лучшему. Боюсь, что скоро в России быть Романовой окажется небезопасным.

Через день мы поехали в отдаленное село, где нас обвенчал тамошний священник, и Принцесса превратилась в Марию Павловну Лобачеву, или, если попросту, – Машу.

Никита Селянин

Никогда не стремился я к власти. Однажды, когда завуч нашего Дома пионеров забеременела и ушла в отпуск, меня попросили временно ее заменять. Ну и натерпелся же я, став начальником! Одного преподавателя нужно отругать за нерадивость, другого – хитроумно уговорить взять дополнительную нагрузку, третьего похвалить, когда его ученик занял, к примеру, первое место на какой-нибудь там районной олимпиаде, иному что-то посулить, если учеников у него становится больше, чем прежде. Туча глупых бумаг, их нужно читать, подписывать, сочинять новые, исполнять идиотские распоряжения, в памяти приходится держать сотню мелких и крупных проблем, а чтобы их решить, приходится каждую обдумать. Вдруг я заметил, что одновременно более двух задач в моем убогом мозгу не умещается, и поспешил сказаться больным. То есть командир из меня не получился. Но и подчинение всегда давалось мне так же плохо, как и командование. Видимо, по натуре я стихийный анархист.