— Фленеген, вот последнее донесение по русским силам южнее Азорских островов. Отнесите его наверх командиру и коммодору. — Боб Бринер, офицер-оперативник, закончивший академию ВМС в Аннаполисе в 1954 г., был спокойным офицером, корректным до мелочей в соблюдении военного этикета и невозмутимым во всем, что он делал. Никто из нас толком не мог понять, как он мог оставаться абсолютно спокойным, когда Эд Келли рычал на него или когда непоседливый старпом поносил его за то, что застал одного из подчиненных ему офицеров прикорнувшим после полуденного приема пиши, или же за то, что кто-то из его связистов стянул на камбузе несколько сладких булочек. Бринер был невозмутим и спокойно опекал своих подчиненных, невзирая на орущего капитана или крадущегося на цыпочках старпома. Сам бог послал нам Бринера в качестве начальника службы. Он потратил много личного времени на разговоры с каждым из своих подчиненных, во время которых он узнал об их личных проблемах и обстановке в семьях. Самое важное, Бринер прикрывал нас от постоянного гнева старпома, который пленных не брал.

— И вот что еще, Фрэнк, — спокойно сказал Бриннер, — когда находитесь рядом с мостиком, следите за своей речью. Коммодор жалуется, что некоторые офицеры нашего корабля увлекаются богохульством.

Фленеген улыбнулся:

— Черт побери, увлекаются богохульством, сэр? Не могу понять, почему он так говорит. — Он быстро покинул центр боевой информации и направился с пришпиленным к листу плотного картона донесением на мостик, к командирскому креслу на правом выступе.

Келли сидел, свесив голову, в своем высоком, мягком кресле на правом выступе и казался спящим, но он был, как всегда, настороже, и клевал носом лишь до тех пор, пока некая душа на мостике — обычно вахтенный офицер на мостике или помощник вахтенного офицера — не совершала какой-нибудь ошибки, и тогда он пулей вылетал из своего кресла, ругаясь, на чем свет стоит.

Фленеген подошел к кожаному вращающемуся креслу и протянул командиру картонку с донесением.

— Сэр, последнее донесение по русским — плавбаза подводных лодок, танкер и лодка класса «Зулу». — Келли молча взял картонку, щелчком открыл донесение и начал читать.

Вахтенным офицером в этот раз был Гэри Ладжер, наблюдавший за Фленегеном краешком глаза.

— У вас эсминец не на позиции, Ладжер! — неожиданно заорал Келли. — Собирайте жопу в охапку и живо туда, где вам надлежит быть!

— Есть, сэр. — Покрасневший Ладжер направился на левый выступ мостика и взял пеленг на авианосец «Эссекс». Как командир мог узнать, что корабль находится не на позиции в составе завесы, ведь из кресла командира авианосец не был даже виден?

Ладжер вернулся к центральному пелорусу (высокий нактоус, т. е. подставка в форме колонны, для подвешивания в нем на кардановых кольцах гироскопического компаса. — Прим. перев.) и глянул на Келли.

— Сэр, пеленг на авианосец 120 градусов, дальность две тысячи ярдов. Мы на позиции, сэр.

— Вы хотели сказать, мы вернулись на позицию, Ладжер. — Командир сроду не допускал, чтобы последнее слово оставалось за младшим офицером. Келли улыбался, и Фленеген понял, что он в хорошем настроении, так обычно и бывало, когда вахтенным офицером был опытный Ладжер, а когда поблизости не было коммодора, то Келли мог быть даже приятным.

Фленеген стоял у кресла командира, а Келли продолжал чтение телеграмм. Фленеген подмигнул Ладжеру, который все еще досадовал на себя за то, что капитан подловил его на том, что корабль всего на несколько градусов оказался вне позиции. Ладжер поглядывал поверх пятидюймового орудия, т. е. установки № 51, на нос корабля, разрезающий волны. Широкий, грациозно расходящийся нос был одним из самых красивых элементов конструкции эсминцев класса «Форест Шерман», который улучшил мореходные качества при большом волнении моря, смягчая проваливания корабля при сильном шторме. В процессе модернизации на верхнюю часть корабля нагрузили так много электронного оборудования, что центр тяжести значительно поднялся, заставив эсминец гораздо медленнее и тяжелее реагировать на бортовую качку при волне с траверза.

24 октября, в среду, утро выдалось прекрасным, а волна умеренной; было тепло и ясно, почти мирно, и на скорости двадцать пять узлов авианосец и его эскорт двигались на юг, к Кубе. Под ярким утренним солнцем один из вахтенных на мостике вдруг негромко начал свистеть. Фленеген, ожидавший, пока Келли закончит чтение телеграмм, склонился над столиком со штурманскими картами. Он услышал свист и оглядел ходовую рубку в поисках свистуна, им оказался новый матрос вахтенной команды Ричард Клоостерман, здоровяк-датчанин из штата Миннесота, попавший на корабль буквально перед выходом из Ньюпорта. Клоостерман, светлокожий блондин, имел рост шесть футов и четыре дюйма (примерно 193 см. — Прим. перев.) и вес 250 фунтов (примерно 113, 5 кг. — Прим. перев.). Он точно соответствовал своему имени — невинный, розовощекий, неуклюжий и неловкий до такой степени, что кое-кто считал его заторможенным. Однако Клоостерман был просто медлителен, но необыкновенно вежлив и стеснителен; он вышел из хорошей сельской семьи американцев датского происхождения. Может быть, он стал свистеть потому, что, как и вся вахта, надеялся, что его вскоре заменят и он отправится завтракать. Однако на корабле на свист было наложено табу.

Фленеген мог спокойно заставить Клоостермана прекратить свистеть, однако первые звуки уже достигли ушей Эдда Келли, и он дернулся в кресле, словно от удара электрическим током.

— Кто, черт побери, свистит у меня на мостике? — прорычал он, оборачиваясь в сторону ходовой рубки и стараясь увидеть нарушителя. Клоостерман, стоявший, согласно инструкции по вахтенной службе, позади рулевого, продолжал счастливо насвистывать. Насупившись, Келли оглядел рубку. Фленеген зажмурился в предвкушении взрыва.

— Фленеген, найдите, кто свистит, и приведите этого человека ко мне.

Фленеген знал, что командир дурачится, но остальные этого не знали. Гнев Келли казался настоящим и испугал всех на мостике, за исключением искушенных Ладжера и Фленегена, которые увидели хитринки в глазах командира.

— Клоостерман, идите сюда, — произнес Фленеген достаточно громко, так, чтобы все на мостике услыхали его четкий бостонский акцент. Гигант-матрос с лицом ребенка и расширившимися от страха глазами и щеками, порозовевшими сильнее обычного, неуклюже зашагал в направлении командирского кресла. Он никогда еще не был так близко рядом с командиром, и уж тем более сердитый ирландец никогда с ним не разговаривал. Фленеген сделал шаг в сторону, пропуская Клоостермана.

Келли уставился на трясущегося Клоостермана.

— Это вы свистели у меня на мостике?

— Ах, нет, сэр, я хочу сказать, так точно, сэр, я думаю, что это был я, сэр.

— Здесь никто не свистит. Ты меня понимаешь, сынок? Свистят только пьяные и боцманы. Ты это понимаешь?

— Но, сэр, я боцман, точнее, буду им после производства, и тогда я…

Келли выдал один из своих свирепых рыков.