— А, Сахр, — не очень-то приветливо встретил врача Пинхас.

— А, Пинхас, — столь же сдержанно ответил ему Сахр. — Где твой больной?

Больной лежал в дальнем углу двора, в пустой каморке рядом с отхожим местом, на камышовой циновке.

— Ох-хо, — охал Сахр, осматривая Руслана. — Глаза воспалены, лицо тоже. Весь усох. У него обезвожена кровь. Воды не хватало, что ли, в пути? — обратился лекарь к Пинхасу.

За господина несмело ответил Лейба:

— Да, не хватало…

— Хм. Был жар у него, сильный жар?

— Дней пять или шесть он пылал, как печь.

— Ну, так и должно быть. Теперь у него появился желтуха, сыпь на коже, кровь из носа будет течь. Через неделю он бы опять запылал — и умер, если б ты, Пинхас, не сообразил меня позвать. Пустынная лихорадка.

Пинхас — поучающе:

— К нему прикоснулись злые духи «малахе-хаболе», средь которых есть «шедим» — пустынники, кои, по слову рабби Иоханана, делятся на триста видов. И еще есть «цафрире» — утренние духи, и «тигарире» — полуденные, и «лилии» — ночные. И есть…

Сахр прекратил его красноречие резким движением руки:

— Хватит, хватит! Придержи эти оглушительные сведения для своей доверчивой паствы. В пустыне есть нечисть похуже твоих злых духов.

— Какая?

— Блохи, клещи зловредные. Пинхас — уничтожающе:

— Хе! Меня каждую ночь блохи грызут — и хоть бы что. — Он самодовольно почесал волосатую жирную грудь.

— Угрызут когда-нибудь насмерть. Вот что, премудрый книжник. Если ты хочешь, чтоб рус выжил, не скупись, — его надо кормить легкой и сытной пищей: телятиной, курицей, медом, сливочным маслом. Творогу чаще давайте. И больше жидкостей разных: ну, молока, соку арбузного, дынного…

— Водки ячменной, — подсказал Аарон.

— Ни в коем случае! Нет. При этой болезни она вредит. Можно очень слабого вина, разбавленного холодной водой. А снадобье — вот оно. — Он вынул из сумки бутыль. — По три полновесных глотка трижды в день.

Пинхас — плачуще: — Ох, этот мерзкий рус меня разорит!

Сахр — сухо:

— Как знаешь. Не хочешь — вели отнести его ко мне домой. Я его вылечу. Молодой, — жаль, если умрет. Ему жить да жить.

— Тебе-то какой прок от него?

— Какой еще прок? Я лекарь. И к тому же еще — человек. Причем с совестью. Слыхал про такую штуку? Но в Талмуде о ней, наверно, не сказано, а?

— О чем?

— О совести, червь!

Пинхас — высокомерно:

— У меня ее вполне достаточно — для своих единоверцев. — Покосившись на хмурого Лейбу, он закричал, чем-то очень обиженный: — Я в своей общине человек уважаемый! А этот грязный рус? Разве он человек? Он хуже пса. Он раб, язычник.

— Эх, милый! У вас короткая память. В вавилонском плену, и у древних ромеев, и еще недавно — у их наследников византийцев, твои предки тоже считались всего лишь рабами, грязными псами-язычниками. Или за былые унижения вы срываете зло на совершенно безвинных людях? Нехорошо, нечестно. И сейчас — кто ты есть? Это здесь, в своей общине, ты бог и царь. А выйдешь туда, за «эруб», — пресмыкаешься пред каждым встречным.

— Кто, я!? Даже сам хорезмшах, его величество…

Сахр — с нетерпением:

— Ты замолчишь когда-нибудь, проклятый болтун?

Сразу скис гордый Пинхас:

— Молчу! Уже молчу, господин придворный лекарь. — Но сразу умолкнуть ему было трудно. И он добавил, сладко улыбаясь: — Сегодня среда, у нас, евреев, — самый добрый день недели. В этот день было создано солнце. И солнце твоего посещения, о высокий гость, озарило наш убогий двор…

Озабочен Лейба. Вернувшись в свою лачугу, он долго думал, молчал. Жена поставила перед ним миску с холодной куриной ножкой.

— Откуда? — спросил он изумленно.

— С хозяйского стола. Толстая Фуа расщедрилась, кинула подачку. Ешь.

— Нет. — Он сглотнул слюну. — Отнесешь это русу.

Решившись после долгих колебаний, он торжественно обратился к семейству:

— Жена моя Рахиль, сын Аарон и дочь Иаиль! Знайте: этот безродный рус, язычник, спас меня в пустыне от смерти и бесчестья. Как это случилось, — потом расскажу. А сейчас я хочу сказать: относись к нему, Рахиль, как к сыну, а вы, Аарон, Иаиль, — точно к брату родному. От Пинхаса ему не видать легкой и сытной еды. И кто с ним, хворым, станет возиться? Умрет. Придется тебе, Аарон, и тебе, Иаиль, ухаживать за ним. Лучшее, что добудем, ему отдадим. Нам не привыкать к пустой похлебке. Потерпим. Наедимся досыта на грядущем пиршестве праведников, удостоимся чести вкусить от Левиафана и Шор-Хабора.

Аарон уныло свистнул.

— Левиафан, говорит Пинхас, это рыба длиною в триста миль; если б она расплодилась, то могла бы сожрать весь мир. Бог оскопил Левиафана, убил его самку и сохранил для будущей трапезы в раю.

Иаиль облизнулась:

— Мне бы сейчас хоть кусочек той рыбы.

— Шор-Хабор, — продолжал старик, нахмурив брови в ответ на слова Иаили, — это бык-великан, который лежит на тысячах гор, каждый день съедает на них всю траву и выпивает одним глотком всю воду, которую Иордан приносит в полгода. Из сладкого мяса Шор-Хабора бог изготовит в конце всех дней множество вкусных блюд для благочестивых.

Теперь облизнулся Аарон:

— Сейчас бы кусок бычатины на вертеле.

Лейба — строго: — Воздаяние праведным — в будущем!

Седая Рахиль вздохнула:

— Будет ли оно для нас, безродных, не знающих писания?

Лейба — с внезапным озлоблением:

— Будет! Ради чего страдаем? Я, может быть, плохой еврей, но — тоже человек, и к тому же, как говорит добрый Сахр, с совестью.

Какова длина божьей бороды?

Через девять столетий после грека Эратосфена, который вычислил длину окружности земного шара и ввел в научный обиход слово «география», в еврейской общине понятия не имели о его трудах, зато могли точно сказать, сколько парсангов в божьей бороде, а именно — 10 500, то есть 47 250 верст…

О, тут знали много такого, что другим народам, конечно же — темным и диким, даже не снилось.

Тут знали, например, что добрые и злые устремления человека связаны с двумя его почками: правая побуждает к добру, а левая — ко злу.

Тут знали, что:

1. Бог — создатель и руководитель всех существ.

2. Бог един.

3. Бог бестелесен.

4. Бог есть первый и последний.

5. Молиться следует только богу.

6. Слова пророков истинны.

7. Моисей — великий пророк.