Она умолкает и убирает волосы с лица.

– Так что нам пришлось убежать. Папа Романы не знал, где мы. Это была тайна. Мы дождалась, пока он загремит в больницу из-за цирроза – ах да, я же забыла упомянуть, что он был алкоголиком! – мрачно усмехается Элис. – Он бросил пить, чтобы получить разрешение на встречи с Романой. И похитил ее. Это был настоящий кошмар. А потом, слава богу, он свалил в Австралию, ему родила ребенка другая женщина, и на какое-то время все успокоилось. А потом – какая радость! – воспитательница Романы решает, что Романа запущена.

– Что?!

– Да. Потому что мне не хватало времени причесать ее по утрам. Потому что у нее пятна на толстовке. Потому что я все время за ней опаздывала. Потому что она писалась и много плакала. И потому что однажды, однажды, она упомянула фильм ужасов, который случайно посмотрела дома, когда меня не было, а Кай не заметил, что она в комнате. Потому что… – она вздыхает. – Потому что я не уследила. Потому что я плохая мать. Но нам ничего не сделали. Они пришли сюда, я рассказала им историю похищения Романы – ты ведь знаешь, он продержал ее в гостиничном номере почти две недели? Две недели! И половину времени она провела там одна, хотя ей только исполнилось три! Чертов ублюдок. Я так разозлилась на детский сад, на эту невозмутимую воспитательницу с гребаным блестящим крестиком на шее, которая вообще ничего не знает, я не могла зайти туда и с кем-нибудь не поругаться. Стала той самой матерью, которую обсуждают на собраниях. Это было ужасное время. Самое ужасное. Я хотела продать коттедж и куда-нибудь переехать, как можно дальше от всего мира. И тогда появилась Дерри. Она все изменила. Вела от моего имени переговоры со школой. Помогла добиться для Романы постановки диагноза дислексии. Забирала ее, когда я опаздывала. Со всем разобралась. Господи, без нее я бы умерла. Правда.

Фрэнк внимательно смотрел на Элис во время этого монолога.

– Я все равно считаю, что ты потрясающая.

– Я еще не рассказала тебе, что спала с Барри.

– С Барри?

– Да. Помнишь жулика, который жил у меня, воровал в магазинах шоколад и дарил моим детям? Который оставил мне стаффа и два месяца неоплаченной аренды? Чью куртку я дала тебе на пляже?

Он кивает.

– Да. Его. Я с ним переспала. Он был отвратителен. Но я все равно переспала. Потому что я чертова идиотка. Всегда была и всегда буду идиоткой.

– И какое место я занимаю в этой молитве об идиотстве? – задумчиво спрашивает он.

– О, должна сказать, почетное. Весьма почетное. Да, представь реакцию социальной службы и мамаш в школе. Человек, который ничего не помнит, но подозревает, что кого-то убил. Живет у меня в саду. Ах да, и еще в моей кровати, – она неодобрительно качает головой. Потом иронически улыбается и говорит: – Ну, мы хотя бы знаем, что ты не женат, верно? Это стало бы вишенкой на торте.

У кухонной двери слышна какая-то возня. Собака, за ней еще собака, за ней – ребенок.

– Еще не пора полдничать? – спрашивает Романа. – Я хочу есть.

Элис отпускает руку Фрэнка и отступает назад, не сводя с него взгляда. Потом поворачивается к Романе и говорит:

– Думаю, пора, если учесть, что ты ела на обед одну картошку.

– Хочешь, сделаю тебе рогалик? – спрашивает Фрэнк. Романа восхищенно смотрит на него и говорит:

– Да, пожалуйста! Только не забудь его сначала разрезать.

– Благодаря тебе я больше никогда не забуду, что рогалик надо разрезать.

– Я сама, – говорит Элис, открывая хлебницу. – Правда. Садись.

– Нет, – Фрэнк отстраняет ее. – Я хочу. Правда. Очень.

Романа берет открытку и говорит:

– Вау, Фрэнк, ты нарисовал это сам?

– Да, мой ангел, – отвечает Элис.

– Ух ты. Просто здорово. Нарисуешь что-нибудь для меня? Нарисуешь меня? И маму?

– С удовольствием. Давай я приготовлю тебе рогалик, а потом пойду и нарисую тебя.

Элис стоит, откинувшись на столешницу, сложив руки на животе, и наблюдает, как этот мужчина готовит на ее кухне еду для ее ребенка, а у его ног сидят собаки и надеются на кусочек ветчины или курицы. «Его дом здесь», – думает вдруг она с твердой уверенностью. Кем бы он ни был. Что бы ни сделал. Его дом здесь.

А потом она вспоминает, что завтра отведет его в полицию и, возможно, больше никогда не увидит. Она поворачивается к холодильнику и достает бутылку вина.

1993

Все пошло совсем не так.

Кирсти удалось набросить Марку на голову одеяло, но Грей не смог определить, где находится его макушка, и ударил куда-то вбок. Марку удалось высвободиться из-под одеяла за несколько секунд и повалить Кирсти на кровать. Грей бросился на него, обхватил здоровой рукой и попытался сбросить с сестры, но Марк был в два раза сильнее Грея даже без сломанного запястья и скинул его без особого труда.

Грей, пошатываясь, направился к двери. Она была отперта. Грей нащупал ручку и начал поворачивать.

– Выйдешь из комнаты, и я убью ее, – сказал Марк.

Грей остановился.

– Вы, кажется, ничего не поняли, – продолжил Марк. – Вы оба. Никто никуда не идет. Вечеринка внизу закончилась. Здесь больше никого нет.

– Наш папа скоро будет здесь, – задыхаясь, пообещала Кирсти.

– Ах да. Ваш папа. Пришел и ушел. Я сказал, что вы отправились отсюда час назад.

– Он позвонит в полицию, – сказал Грей. – Когда не найдет нас. Они приедут сюда. Найдут твои наркотики. И арестуют тебя.

Марк пожал плечами:

– Сомневаюсь. Я сказал ему, что вы пошли на пляж. С новыми друзьями. Что вы оба нажрались. В хлам.

Он усадил Кирсти, подняв ее за руки, и повернулся к Грею.

– Садись, – сказал он, похлопав по кровати. – Немедленно.

Марк снова приложил нож к горлу Кирсти. Грей вздохнул и подошел к кровати. Марк заставил его сесть и вскочил на ноги. Нашел провод, оторванный Греем от лампы, и связал им руки, усадив спиной к спине.

– Запястье! – закричал Грей. – Будь осторожнее с моим запястьем!

Марк задумчиво посмотрел на запястье Грея и сказал:

– Да, прости. Мне не всегда удается рассчитать свою силу, – а потом медленно затянул провод, неотрывно глядя Грею в глаза.

Грей заорал. Иглы безумной боли пронзили кость.

– Ори, сколько хочешь, – сказал Марк, изо всех сил затягивая провод. – Никто не услышит.

Потом сделал шаг назад, чтобы оценить работу.

– Готово. Теперь не будете рыпаться.

– Марк, – отчаянным, глухим голосом простонал Грей, – что ты делаешь? Что у тебя за план?