— Очень любезно. А теперь давай сменим тему.

У нас с Мэйв была куча причин не доверять идее брака — история нашей юности была железным аргументом против, но, если задуматься, я бы не стал винить в том ни Андреа, ни наших родителей. Что же касается Мэйв, думаю, ей просто было не смириться с мыслью, что кто-то может войти в комнату, пока она всаживает иглу себе в живот.

— Объясни мне еще раз, какое отношение мое безмужнее положение имеет к тому, что ты женишься на Селесте?

— Никакого. Просто хочу убедиться, что у тебя все хорошо.

— Поверь, — сказала она. — Уж я жениться на Селесте точно не собираюсь. Она вся твоя.

Если бы не Мэйв, каждый аспект нашей свадьбы, все расходы и решения были бы возложены на Норкроссов. Мэйв считала, что мы, Конрои, не должны начинать слияние семей в подобном состоянии неравенства. В конце концов, если добавить сюда дядюшек и тетушек, а также всевозможных братьев и сестер — двоюродных, троюродных, сводных, получалось, что Норкроссов больше, чем звезд на небе, а нас, Конроев, всего двое. Я понимал, что кто-то из нас должен принять во всем этом участие, и, поскольку это могли быть только мы с Мэйв, пришлось выпутываться ей. В те дни я встречался с электриками и учился на удивление сложному мастерству ремонта конструкций из гипсокартона. Я был слишком занят, чтобы вдаваться в подробности, и поэтому отправил в качестве своего представителя сестру, жившую всего в пятнадцати минутах езды от дома родителей Селесты.

В общем, обязанности было решено разделить, и Мэйв вызвалась написать объявление о нашей помолвке для газеты. В субботу, 23 июля, Мэри Селеста Норкросс, дочь Уильяма и Джули Норкросс, выйдет замуж за Дэниела Джеймса Конроя, сына Элны Конрой и покойного Сирила Конроя.

Селесте не нравилось слово «покойный». По ее мнению, оно было слишком мрачным для столь счастливого события.

— А твоя мать? — сказала по телефону Мэйв, крайне убедительно имитируя голос Селесты. — Ты правда хочешь, чтобы ее имя упоминалось в объявлении о помолвке?

Я лишь выдохнул.

— Я сказала ей, что у тебя, да, есть мать. Пропавшая мать и мертвый отец. Вот и вся родня. После чего она спросила, может, и правда их не указывать, раз уж они не с нами. Типа их чувства это все равно не ранит.

— И? — ничего плохого я в этом не видел.

— Это ранит мои чувства, — сказала Мэйв. — Ты не гриб, выросший после дождя. У тебя есть отец и мать.

Джули Норкросс, моя неизменно здравомыслящая будущая теща, сравняла счет в пользу Мэйв. «Так принято», — сказала она своей дочери. Компромисс, на который после долгих уговоров согласилась Мэйв, состоял в том, что имена наших родителей не появятся в свадебных приглашениях.

И за все это время я ни разу не сказал Мэйв, что наша мать околачивается поблизости. Не потому, что боялся за здоровье сестры, а потому что без матери нам было лучше. Именно к такому заключению я пришел, выслушав рассказ Флаффи. После стольких лет хаоса и скитаний наши жизни наконец-то вошли в колею. Теперь, когда от меня больше не зависело разорение фонда, мы практически не говорили об Андреа. Мы даже не думали о ней. Я не занимался медициной. Я владел тремя зданиями. Я готовился к свадьбе. Мэйв, по каким-то своим причинам, продолжала безропотно работать на Оттерсона. Казалось, она наконец-то счастлива — даже несмотря на то, что была против нашей с Селестой свадьбы. После долгих лет жизни с оглядкой на прошлое мы каким-то чудесным образом обрели свободу — наша жизнь, подобно всякой человеческой жизни, продолжалась. Рассказать Мэйв о матери, сообщить, что, возможно, они так и не развелись, значило снова разжечь огонь, который я столько лет пытался затоптать. Да и к чему нам искать ее? Сама она никогда нас не искала.

Я не хочу сказать, что Мэйв не стоило знать правду или что я намеревался всегда держать это в тайне. Я просто считал, что время сейчас неподходящее.

Наша с Селестой свадьба состоялась в пышущий жаром летний день в конце июля в приходе Святой Хилари в Райдале. Осенняя церемония была бы предпочтительнее, но Селесте хотелось провернуть все до того, как в сентябре начнутся школьные занятия. Мэйв сказала, что Селеста просто не хочет давать мне время для возможного маневра. Для торжества Норкроссы арендовали шатер, и на время свадьбы Селеста и Мэйв оставили свои многочисленные разногласия. Моим шафером был Мори Эйбл. Он все думал, что мое решение не продолжать медицинскую карьеру — это какая-то шутка. «Я на твое обучение полжизни угробил», — сказал он, обнимая меня за плечо, — ни дать ни взять гордый отец. Годы спустя я куплю дом на Риверсайд-драйв — этакую довоенную шкатулку с холлом в стиле ар-деко и зелеными стеклянными панелями на дверях лифта. Половину верхнего этажа и террасу на крыше я отдам Эйблам — по цене квартиры-студии. Они проведут там остаток жизни.

Во время медового месяца Селеста выбросила свою влагалищную диафрагму в океан. Ранним утром мы смотрели, как волна слизала ее с берега и унесла от мэнских берегов.

— Это немного мерзко, не находишь? — сказал я.

— Люди подумают, что это медуза. — Она захлопнула пустой розовый футляр и бросила его в сумочку. Днем раньше мы пытались залезть в воду, но даже в конце июля не смогли зайти дальше чем по колено, поэтому вернулись в номер, где Селеста надела купальник, только чтобы я снова его с нее снял. По ее мнению, мы и так слишком долго откладывали. Ей было двадцать девять, она решила отдаться на волю очередного цикла. Девять месяцев спустя у нас родилась дочь. Невзирая на протесты, я назвал ее в честь сестры; в качестве компромисса мы звали ее Мэй.

С Мэй все прошло гладко. Я сказал Селесте, что мы можем накрыть кровать парусиной и я сам приму роды, если она захочет остаться дома, но она не захотела. Посреди ночи мы доехали на такси до больницы Колумбийского, и шесть часов спустя, при содействии одной из моих бывших сокурсниц, на свет появилась наша дочь. Мать Селесты приехала на неделю; Мэйв приехала на день. За время подготовки к свадьбе Мэйв и Джули Норкросс привязались друг к другу, и Мэйв обнаружила, что ей проще ладить с Селестой в присутствии ее матери. В соответствии с этим она и планировала свои краткие визиты. Селеста уволилась из начальной школы при Колумбийском и пять месяцев спустя снова забеременела. По ее собственным словам, она была хороша в производстве детей. И была не намерена останавливаться.

Однако ход беременности во многом зависит от удачи, и никаких гарантий, что и во второй раз все пройдет гладко, не было. На двадцать шестой неделе у Селесты начались схватки и ей прописали постельный режим. По словам врачей, шейка матки была укорочена и не способна, борясь с гравитацией, удерживать ребенка внутри. Селеста восприняла это как обвинение.

— В прошлом году никто и слова про мою матку не сказал.

Если бы не выяснилось, что моей врачебной компетенции хватает, чтобы выдавать ей лекарства и следить за кровяным давлением, ее бы оставили в больнице. Но, учитывая мою занятость и необходимость ухаживать за Селестой, меня определенно не хватало на то, чтобы приглядывать еще и за Мэй.