Она не будет звонить.

Она ни разу не позвонила. В институт тоже не приходила. От Ольги не было покою, а та, которую хотелось видеть, игнорировала Кебу. А жаль. Ее бы он простил. Ольгу – нет, а Маринке даже извиняться не пришлось бы. Ей нужно было лишь набрать его номер. Но ей было наплевать на его прощение. Наплевать на него самого. А может, гордость не позволяла.

Заходить к Лехе домой не хотелось. Вернее, с Лидой встречаться, улыбаться дежурно, будто ничего не произошло. Не сейчас. Не в таком состоянии.

Остановившись под окном друга, Кеба разливисто свистнул. Так они вызывали друг друга в детстве.

– Чего в дом не заходишь? – изящный Бубнов тяжело уселся на их именную скамейку. – Лидка обидится.

Объяснять было лень. Кеба промолчал.

– Я так понимаю, самому разобраться не удалось? Ну давай, рассказывай. Вместе обмозгуем.

– Без соплей скользко, – огрызнулся Генка. Обида на друга хоть и ослабла, но еще не забылась. – Сам все знаю.

– Чего ж приперся?

В самом деле – чего приперся? Говорить лень, в дом заходить не хочется. Ничего не хочется. Разве что водки. Много-много водки.

– Лех, давай напьемся, что ль? Жизнь дерьмо. Если и есть в ней что-то стоящее – это водка.

– Водка, говоришь? Хорошее дело. Боюсь только, тебя с горя развезет, ты Лидке все и выложишь. Пить-то не с радости собрался, я не ошибаюсь? Давай, выкладывай, что за беда.

– Беда, Леха. Ох, беда! Беда с этими бабами. Одна глазками лупает, прямо агнец божий. Другая шлюху из себя корчит. Потом ангелочек шлюхой оказывается, а шлюха – практически девственницей. Кому верить, Лех?

Бубнов вытянул длинные ноги, усмехнулся:

– Ну вот, а говоришь «Скользко». Не верь никому. Ни шлюхам, ни ангелам. Девственницам, кстати, тоже не верь. Себе. Сердцу своему.

Не сдержав презрения, Генка сплюнул. Сердцу! Слова-то какие!

– Чья бы корова мычала. Много тебе сердце наговорило, когда бабу мою в подъезде трахал?!

– Эт ты прав. Потому что я тогда к другому органу прислушивался. А он такого насоветует! Вообще проехали. Хватит уже о «подарках». Я так понимаю, не она тебя сейчас гложет.

– Да уж не она. Она, правда, тоже гложет: достала уже. Звонит без конца: женись, говорит, я тебя до смерти затрахаю. Ох, дурак! Где глаза были? Чем смотрел?!!

– Тем же чем и я. Ладно. Хватит, говорю, о «подарках». Так что там с той, другой?

Кеба помолчал. Разве ж так, в двух словах, расскажешь?

– Запутался совсем. Понимаешь, Лех, я думал, она шлюха. Надо было видеть, как она себя вела, – задумался на мгновение, поправил сам себя: – Нет, слышать. Надо было ее слышать. Я большего цинизма в жизни не слышал. Думал – та еще штучка. Оказалась практически девственница. Но не в этом дело. Она ведь все знала про вас с Ольгой. Знала, что Ольга – тот еще подарок! И молчала. Хотела, чтоб я на Ольге женился.

– А ты?

– А что я?!

Снова помолчал. Но чувства рвали душу. Не за тем пришел, чтоб молча сидеть. Нужно было выплеснуть из себя боль. Глядишь – и легче станет. Забудет Маринку, как Ольгу забыл.

– Никогда ей этого не прощу!

Бубнов посмотрел на него оценивающе:

– Даже так? У-уу… Да ты, я смотрю…

– Да, влюбился! Уверен был, что шлюха – и все равно влюбился. А когда узнал, что до меня у нее только один был… Вроде понятно все стало: я люблю ее, она любит меня. Ольгу на хрен, женюсь на Маринке. Тем более она беременная…

– О как!

Отмахнувшись от него, Кеба продолжил:

– А оказалось, она все про Ольгу знала. И про тебя, между прочим. И молчала. Она предала меня, понимаешь?

Теперь паузу взял Леха. А у Кебы будто слова закончились: так много хотел рассказать другу, а не получалось.

– Ген, я так понимаю, что там все в тугой узел сплелось. Но подробностей ты не рассказываешь. Она знала, что Ольга – далеко не ангел. Так?

Кеба кивнул.

– И она беременна. Так?

– Так.

– И несмотря на беременность, ничего не сказала? Тогда я ничего не понимаю.

– Вот и я не понимаю.

– А может, ты ей до одного места? На хрен не нужен?

Этого Гена и боялся. Это и не давало покоя. Иначе… Что иначе – и сам не знал. Но был уверен – иначе все было бы по-другому.

– Может, и не нужен, – вынужденно согласился он. – А может, она так хотела меня наказать. Типа: не любишь меня – вот и женись на своей Оленьке, посмотрим, кому хуже будет. Но в том-то и дело, что люблю! Только понял поздно. Но ведь я сам решение принял! Сам отказался на Ольге жениться. Еще до того, как про фордыбобель ваш узнал.

– А она-то знает, что ты ее любишь, и что понял это до того, как все узнал?

– Откуда? Я ж с ней больше не виделся. Выяснил, что хотел, и сразу к Ольге. А потом…

Бубнов перебил:

– Про «потом» понятно. Но когда расставался с ней – дал знать, зачем к Ольге идешь?

Генка мотнул головой. Уж сколько раз корил себя: если б хоть намекнул тогда Маринке, что решил на ней жениться – она бы наверняка пришла. Или хотя бы позвонила. А так… Наверняка думает, что она ему не нужна. А он не уверен, нужен ли ей. Замкнутый круг.

Помолчали. Потом Леха задал вопрос, который Гена задавал себе с утра до вечера:

– А если бы она пришла – простил бы?

– Простил, – уверенно ответил Кеба. – Уже простил. Одного не прощу – что она не приходит. И не звонит.

– А ты?

– ?

– Ну, чего сам не позвонишь? Может, ей гордость не позволяет первой прийти.

– Я тоже гордый. Как я могу извиняться за то, что виновата она? Это ведь она меня предала. Она все знала, но молчала…

Снова повисла пауза. Бубнов прикурил и уставился на кончик сигареты. Пыхнул пару раз, раскуривая.

Кеба воздержался – ему бы стакан водки накатить. Сигарета в его случае – мертвому припарка.

Леха вдруг оживился:

– Слушай, а может, все не так? Смотри. Она тебя любит. Допустим.

Кеба набычился. Хотелось, чтобы это было не допущение, а утверждение. Но перебивать не стал.

– Любит, – поправился Леха, почувствовав, как насупился собеседник. – И вдруг узнает про Ольгу. Стоп. Ты с ней когда закрутил? До того, как на Ольге жениться собрался? Или после?

– После. Я ее до этого даже не видел. Ольга что-то говорила о ней, но я не обращал внимания.

– Это хорошо. Это очень хорошо. Выходит, она знала про вашу свадьбу, и чувствовала вину перед Ольгой. А потом Ольга ей рассказала про… Как ты говоришь? Фордыбобель? Она в шоке. Тебя любит. Но думает, что ты любишь Ольгу. Так?