– Вы совершенно правы, – сказал я. – Он пытается сделать что-то, чего никогда не делал прежде. Он задает вопросы о положении вещей. Он пытается предложить другой путь – лучший путь. И он согласен умереть за то, чтобы это произошло… И да, я готов поспорить: у парня вроде Шэя Борна может найтись много общего с Иисусом.

Кивнув, я спустился с гранитного бортика и стал проталкиваться сквозь толпу к пункту охраны, где меня встретил надзиратель.

– Отец, – сказал он, качая головой, – вы понятия не имеете, во что ввязались.

И как подтверждение зазвонил мой сотовый: рассерженный отец Уолтер звал меня немедленно вернуться в церковь Святой Екатерины.

Я сидел в первом ряду церкви, а отец Уолтер вышагивал передо мной.

– А что, если я выдвинул эти обвинения, поддавшись Святому Духу? – предположил я и получил в ответ испепеляющий взгляд.

– Не понимаю, – сказал отец Уолтер. – Ради всего святого, зачем вам было говорить нечто подобное… в прямом эфире…

– Я не хотел…

– …когда вы знали, что от этого пострадает наша церковь?

Он уселся на скамью рядом со мной и откинул голову назад, словно молился деревянной фигуре Иисуса на кресте, возвышавшейся над нами.

– Майкл, серьезно, о чем вы думали? – тихо спросил он. – Вы молодой, красивый, честный парень. Вы могли бы спланировать свою карьеру в церкви – получить собственный приход, дойти до Рима… стать кем угодно. И вместо этого мне присылают из офиса генерального прокурора копию письменных показаний, утверждающих, что, будучи духовником Шэя Борна, вы верите в спасение посредством пожертвования органа? А потом я включаю дневные новости и вижу вас на импровизированной трибуне, говорящего в духе какого-то… какого-то…

– Чего?

Он покачал головой, но воздержался и не стал называть меня еретиком.

– Вы читали Тертуллиана, – добавил он.

Мы все его читали в семинарии. Это был знаменитый ортодоксальный христианский историк, чье сочинение «О прескрипции против еретиков» было предвестником Второго Вселенского собора. Тертуллиан выдвинул идею о залоге веры – о том, что мы воспринимаем учение Христа и верим в него, ничего не добавляя и не отнимая.

– Хотите знать, почему католицизм существует две тысячи лет? – спросил отец Уолтер. – Благодаря людям вроде Тертуллиана, понимающим, что следует бережно обращаться с правдой. Люди были обескуражены изменениями Второго Ватиканского собора. Папа даже восстановил мессу на латыни.

– Я полагал, что, как духовный наставник, должен сделать так, чтобы Шэй Борн встретил смерть с миром, и не должен принуждать его поступать как добрый католик.

– Боже праведный! – вздохнул отец Уолтер. – Он приручил вас.

– Он не приручил меня, – нахмурился я.

– Он заставил вас есть у него из рук! Посмотрите на себя. Сегодня в новостях вы держались практически как его пресс-секретарь…

– Скажите, ведь Христос умер во имя чего-то?

– Разумеется.

– Тогда почему Шэю Борну не позволено сделать то же самое?

– Потому что Шэй Борн умирает не за чьи-то грехи, а лишь за свои, – ответил отец Уолтер.

Я вздрогнул. Что ж, разве я не знал этого лучше любого другого?

Отец Уолтер снова вздохнул:

– Я не одобряю смертную казнь, но одобряю данный приговор. Борн убил двоих. Полицейского и маленькую девочку… Спасите его душу, Майкл. Не старайтесь спасти его жизнь.

Я поднял взгляд:

– Что, по-вашему, случилось бы, если хотя бы один апостол бодрствовал в саду с Иисусом? Если бы они не позволили Его арестовать? Если бы попытались спасти Его жизнь?

У отца Уолтера вытянулось лицо.

– Вы ведь на самом деле не думаете, что Шэй Борн – Иисус?

Я так не думал.

Или думал?

Отец Уолтер откинулся на спинку скамьи и, сняв очки, потер глаза.

– Майкл, – сказал он, – возьмите отпуск на пару недель. Поезжайте куда-нибудь и помолитесь. Подумайте о том, что вы делаете и что говорите. А пока я не хочу, чтобы вы посещали тюрьму в интересах нашей церкви.

Я оглядел церковь, которую успел полюбить, – с ее отполированными скамьями, и брызгами света из витражей, и шуршащим шелком над потиром, и пляшущим пламенем свечей.

Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше[13].

– Я не пойду в тюрьму в интересах церкви Святой Екатерины, но пойду ради Шэя, – сказал я и удалился по центральному проходу мимо святой воды, мимо доски объявлений с информацией о маленьком мальчике из Зимбабве, которого поддерживала наша конгрегация.

Когда я вышел в двойные двери церкви, меня на миг ослепил яркий свет, и я не видел, куда иду.

Существует четыре способа повешения. Короткая виселица предполагает падение заключенного с высоты в несколько дюймов. Под весом его тела и благодаря физическому сопротивлению петля затягивается, вызывая смерть от удушения. При казни путем подвешивания преступника поднимают вверх и душат. На стандартной виселице, популярной в Америке в конце XIX и в XX веке, преступник падал с высоты четырех-шести футов, при этом могла сломаться шея. Длинная виселица является более индивидуальной казнью, поскольку высота, с которой падает преступник, определяется его весом и телосложением. В конце падения тело все так же ускоряется благодаря силе тяжести, но голова удерживается петлей, ломающей шею и повреждающей позвоночник, что приводит к моментальной потере сознания и быстрой смерти.

Я узнала, что повешение было следующей за расстрелом распространенной формой казни. Оно было введено в Персии для преступников мужского пола две тысячи пятьсот лет назад (женщин душили у столба, поскольку это считалось более подобающим) – приятная альтернатива кровавому отсечению головы, но с теми же зуботычинами, что и любое публичное зрелище.

Не обходилось, однако, без курьезов. В 1885 году был повешен британский убийца по имени Роберт Гудейл, но сила падения его обезглавила. Совсем недавно такой же жуткой была казнь сводного брата Саддама Хусейна в Ираке. Возникла сложная юридическая проблема: если смертный приговор должен быть приведен в исполнение через повешение, то преступника нельзя обезглавливать, а иначе приговор не исполнен.

Так у меня появилось домашнее задание, поэтому, когда в офис вошел отец Майкл, я изучала официальную таблицу коротких виселиц и оценивала вес Шэя Борна.

– Отлично, – сказала я, жестом приглашая гостя сесть на стул у моего стола. – Если петля надета правильно – дело в каком-то латунном ушке, – то при падении мгновенно ломается позвонок С2. Здесь говорится, что смерть мозга наступает через шесть минут, а смерть всего организма – через десять-пятнадцать. Это означает, что у нас есть четыре минуты, чтобы подключить его к аппарату искусственного дыхания, пока не остановилось сердце. Да, чуть не забыла. Я получила ответ из офиса генерального прокурора. Они отклонили мою просьбу заменить способ казни Шэя путем смертельной инъекции на повешение. Они даже приложили первоначальный приговор, будто я не читала его миллион раз, и написали мне, что, если я хочу его оспорить, мне придется изложить соответствующие мотивы. И это, – уточнила я, – было проделано мной пять часов назад. – (Отец Майкл даже не пытался сделать вид, что слушает меня.) – Будет проще, – осторожно сказала я, – если вы отнесетесь к этому повешению как к чему-то отвлеченному и перестанете связывать его с Шэем.