стандартный ответ мальчику из Уинстона-Салема. Я сложила его письмо пополам и снова убрала в ящик.

Собравшись с духом, я выбрала другое письмо из стопки. Почерк — дрожащая паутинка: писал пожилой человек. Автором оказался мужчина из Небраски. Это было одно из «военных» писем к Сэлинджеру.

Во Вторую мировую я тоже служил в вооруженных силах, — писал мужчина. — Я потерял друзей. Некоторые умирали у меня на руках. К счастью, дома меня ждала моя чудесная жена. Если бы не она, не знаю, что стало бы со мной после возвращения с войны. Я нашел в себе силы жить дальше, вести бизнес, растить детей. Сейчас я на пенсии и поймал себя на мысли, что все чаще вспоминаю о войне. Я читал «Над пропастью во ржи» еще давно, сразу после возвращения, и тогда книга мне очень понравилась. Холден Колфилд воплощал весь мой гнев, все мое одиночество. Возможно, он меня и спас. На прошлой неделе я еще раз перечитал роман, и он тронул меня до слез.

Как всегда, я долго сидела над одним письмом, несколько раз его перечитывала, пытаясь сформулировать подходящий ответ. Мы получали много писем от бывших военных. Но некоторые — это, например, — были такими пронзительными, такими искренними, что я не находила в себе сил отправить стандартный ответ. С этим письмом я решила пойти на компромисс: как можно деликатнее объяснила, что Сэлинджер просил не пересылать ему письма читателей, и поэтому я не могу отправить ему это письмо. Однако, добавила я, в иных обстоятельствах Сэлинджер наверняка был бы рад прочесть его и особенно обрадовался, узнав, что его роман сыграл хоть небольшую, но важную роль в психологическом восстановлении его читателя после войны.

Как вам наверняка известно, Сэлинджер и сам пострадал во время войны. Он тоже держал на руках умирающих друзей, когда те испускали последний вздох.

С самыми теплыми пожеланиями, Джоанна Рэйкофф.

Быстро, словно срывая пластырь, я написала адрес на конверте, сложила письмо пополам и вложила в конверт; затем взяла следующее. «Нет, — подумала я, — нельзя показывать свои чувства всему миру».

Дон храбрился, мол, он ни капли не нервничает по поводу того, понравится ли Джеймсу его роман. Утверждал, что не считает часы и дни в ожидании ответа.

— Джеймс — не единственный в мире агент, — смеясь, заявил Дон; он вообще часто смеялся, когда мы обсуждали серьезные вопросы. — Откажется взять книгу — значит, она не для него. Найду кого-нибудь еще.

Но по вечерам Дон по-прежнему сидел и перечитывал роман раз за разом, морщась на том или ином слове, будто один неточный эпитет способен испортить всю книгу. Он тренировался в зале пару раз в неделю и приходил домой совершенно вымотанный, волоча за собой сумку с боксерскими принадлежностями. Его не успокаивал даже поединок с боксерской грушей или тощим напарником-пуэрториканцем. Грядущая свадьба Марка тоже не давала ему покоя. До недавних пор она оставалась абстрактной идеей, а не конкретным событием, занимающим определенное место в пространственно-временном континууме, хотя мы пока еще не знали точную дату. Дона не выбрали шафером — им стал брат Марка, — но Марк попросил его прочесть стихотворение. Теперь Дон целыми днями листал антологии в поисках подходящих строк.

— Какое стихотворение ты бы выбрала, если твой друг женился на зануде, которая совсем ему не подходит? — спросил однажды Дон, смеясь.

— Не знаю, — ответила я, — но если найдешь такое, я прочту его на свадьбе Дженни.

Мне предстояло стать подружкой невесты на свадьбе Дженни — мне и двум ее лучшим подругам по колледжу.

Однажды в субботу вечером, когда небо зловеще нахмурилось, мы с Доном нарядились — Дон молча одевался с мрачным видом — и проехали пару остановок на метро до квартиры Марка на Четырнадцатой улице. Марк устраивал предсвадебную вечеринку, но поскольку дело было в августе и в Нью-Йорке, все его друзья разъехались. В квартире мы обнаружили лишь нескольких ребят, до невозможности похожих на Марка: такие же мускулистые, в спортивных куртках без воротников и коричневых походных ботинках — одежда пролетариев, совершенно не по погоде. Они пили пиво из бутылок и скованно разговаривали.

Марк стоял на кухне, прислонившись к столешнице, и беседовал с Эллисон. Я не ожидала ее увидеть. У ее родителей был летний домик в Мартас-Виньярд, и по выходным она ездила туда, хотя приглашали ее и в Сэг-Харбор, и в Вудсток, и в различные места в Коннектикуте, где жили ее школьные друзья — выпускники престижных частных школ, существовавшие на средства трастовых фондов, о которых они, естественно, никогда не упоминали. В последнее время мы с Эллисон подружились гораздо теснее, чем с Доном. Мы иногда ужинали и вместе пили кофе, бездельничали на диване в ее маленькой квартире-студии, ходили в дешевый русский маникюрный салон на нашей улице, где нам красили ногти в темно-вишневый, почти черный цвет, а потом разглядывали свои преобразившиеся руки, выглядевшие слишком роскошно на фоне наших потертых джинсов, футболок и старой обуви.

— Как хорошо, что ты здесь, — воскликнула я и обняла Эллисон.

Я обрадовалась, увидев ее. Моя жизнь в последнее время стала довольно однообразной, в ней не было ничего, кроме Дона и работы. Куда делись все мои друзья? Они постепенно исчезли, отошли на второй план, а Дон выдвинулся на первый. Накануне моего переезда в Нью-Йорк мне казалось, что все мои друзья здесь; они играли в экспериментальных театрах, снимали мрачное кино в Колумбийском университете, работали в галереях, давали уроки танцев детям из малоимущих семей в Браунсвилле или наследникам обеспеченных семейств в Сент-Эннз[35]. Когда я переехала, вся моя жизнь состояла из вечеринок, ужинов, кофеен, походов по магазинам и радостных возгласов: «Ты приехала!». Но сейчас все были поглощены событиями собственной жизни. А я позволила Дону поглотить меня.

— Не могла же я пропустить предсвадебную вечеринку. — Эллисон закатила свои темные глаза.

Если верить Дону, Эллисон давно сохла по Марку, еще с колледжа, но я не знала, правда это или нет. Мне она ничего не говорила. Да, она избегала разговоров о свадьбе и о Лизе, которую, как и Дон, считала совершенно непривлекательной или, как минимум, недостойной Марка. Хотя, в отличие от Дона, этот мезальянс вызывал у нее не злобу, а спокойное безразличие. Но сегодня Эллисон нервничала, казалась напряженной и раздражительной. Как Дон. Я внезапно пожалела, что не осталась дома.

— Готов к великому дню? — спросил Дон Марка и похлопал его по спине.

Он пытался приободрить его по-дружески, и это