В ноябре этого же года Алексей Михайлович вернулся из похода. Царю в Москве приготовили торжественную встречу. У ворот, в которые он въезжал на вороном жеребце, царя встречал патриарх Московский и всея Руси в сопровождении двух гостей, александрийского и антиохийского патриархов, с собором духовенства и множеством образов. Вокруг ликовал народ. Государя тронула такая встреча. Он слез с коня, и под торжественный звон колоколов, выстрелы пушек пошел пешком по городу. Статный, гордый, в собольей шубе на плечах, без шапки. С одной стороны его сопровождал сибирский царевич, с другой — окольничий и дворецкий боярин Федор Михайлович Ртищев. Впереди них шествовало множество юношей, которые пели песни и псалмы. Достигнув Лобного места, царь остановился и оглядел сопровождавшую его толпу москвичей, после чего приказал спросить весь мир о здоровье. Толпа народа тут же закричала государю «долгие лета» и упала пред ним на колени.

Алексей Михайлович и сейчас ощущал прилив радости, когда вспоминал эту торжественную минуту. Царь помнил, как в древности, под ликующие возгласы толпы, возвращались в Рим с победой цезари.

Что же все-таки заставило дворецкого в такую рань явиться к нему в Коломенское? — подумал царь. Он не любил московской суеты, предпочитая жить в тишине и покое, поэтому и приказал построить для себя и семьи деревянный дворец на высоком берегу Москвы-реки, в селе Коломенском. Оттуда как раз недалеко было до Кремля. В случае надобности царь мог быстро туда добраться и присутствовать на собрании Боярской или Земской думы, принимать иноземных посланников.

Потихоньку Коломенское стало превращаться в место паломничества, ведь известно — где царь, там и псарь. Сюда стекался народ, причем не только поглазеть на царские деревянные палаты, но и помолиться в старинных церквах Вознесения и Усекновения главы Иоанна Предтечи или же в храме Георгия Победоносца, а с недавних пор — и в новенькой Казанской церкви. Впрочем, превращать свой тихий уголок в место высоких приемов государь не желал. Кто-то из самых шустрых зарубежных посланников попытался пробить себе дорогу в загородную царскую усадьбу, но Алексей Михайлович быстро положил этому конец. «Ни одного варвара сюда не пускать!» — приказал он своей личной охране.

— Так говори, Федор Михайлов, чего там у тебя стряслось? — зевнув, снова повторил свой вопрос царь.

— Посланники прибыли, в Москве тебя, батюшка государь, дожидаются, в твоих царских палатах… — сказал дворецкий.

Ртищев всего-то на три года старше царя, но выглядел он неважнецки. Бледный, ходит с одышкой, а глаза мутные, точно у старика. На Ртищеве — новый полукафтан из голубого сукна с застежкой на пуговицах, на ногах — черные атласные шаровары, заправленные в сафьянные красные сапоги, на голове — шапка из красного бархата, отороченная узкой полоской соболиного меха.

— Посланники, значит… — пробормотал, лениво потягиваясь в постели, царь. Уж не поляки ли снова пришли просить возвратить им Малороссию? Алексей Михайлович еще в прошлый раз им твердо сказал: не отдам казаков, а Ордина-Нащокина, главу Посольского приказа, предупредил, чтобы тот не старался за них. Нашелся, видите ли, ходатай!

Впрочем, Афанасий Лаврентьевич симпатизировал Польше. Более того, он с явным восторгом взирал на все западное, с презрением отзываясь о московских обычаях. Афанасий Лаврентьевич и сына своего воспитал в том же духе, а в результате тот, получив от царя секретное поручение, с важными бумагами и деньгами ушел в Польшу, оттуда перебравшись во Францию. Поступок неслыханный, за что отец мог ожидать для себя жестокой опалы, но Алексей Михайлович по-прежнему доверял Нащокину, поэтому не стал добавлять ему зла, а стал его утешать. Мол, человек, аки та птица: полетает-полетает — и вернется в свое гнездо. Так и твой, боярин, сын когда-нибудь возвратится домой.

После этого случая Нащокин не изменил себе. Находясь под влиянием поляков, он даже в разговоре с царем постоянно повторял их слова: дескать, только в союзе с Польшей Московское государство может стать страшной силой для басурман. Нащокин ненавидел казаков и просил царя возвратить Малороссию Речи Посполитой, но тот был непреклонен. Днепр не станет границей между Московией и Польшей — и все тут!

На сей раз речь шла не о поляках, а о посланниках маньчжурского хана. Ртищев рассказывал, пришли они целым караваном и с богатыми подарками. Посланники разбили на Красной площади шатры и ждут русского государя.

— Маньчжуры, говоришь? — удивленно спросил Алексей Михайлович.

— Они и есть. Уже давно тебя ждут, — кивнул головой дворецкий.

— Вот как! Чего ж они в такую рань?.. Спешат куда? — спросил с интересом государь.

— Ты, батюшка Алексей Михайлович, что-то разоспался. Обыкновенно с первыми петухами встаешь, а тут… Уж не заболел ли? — участливо произнес царский подчиненный.

— Сплюнь! — с явным упреком взглянул на него царь. — Меня же никакая хворь не берет, как будто не знаешь… Книгу мне вчера ученый толкователь Библии из моей библиотеки принес — больно мудрая оказалась. Я читал ее при лучине до первой зари. За ней и уснул. Тут ты…

— Книжный ты человек, батюшка. Хоть бы польза от этого какая была — так ведь нет! Книжки тебе ни богатства не прибавят, ни здоровья. Тогда зачем их читать?.. — покачал головой Ртищев.

— Дурак ты, Федор Михайлов! — зло заметил государь. — Если не из книг, то откуда я бы ума набирался? От тебя? Эх, темные вы люди, как я погляжу! Оттого и Русь, держава наша, такая несчастная, раз в ней такие вот неучи правят. Ты взгляни на Европу… В Европе без книг никуда, поэтому они и умнее нас. Где ум, там и дело, там сила державная.

Царь не напускал на себя лишнюю ученость, а в самом деле любил читать книги, ссылаться на них и руководствоваться текстами. В последнее время он полюбил еще и театр, а ведь недавно лишь царские выходы в большие церковные праздники, блиставшие пышностью и своеобразием соответствующих им обрядов, доставляли единственную пищу врожденной страсти Алексея Михайловича к художественности. Так вел себя царь при его благочестивой и набожной супруге Марии Ильиничне Милославской, но Наталья Нарышкина, на которой он женился после смерти первой жены и которая, в отличие от покойницы, не слыла богомольной хранительницей старых порядков, сумела привить мужу любовь к иноземным обычаям. Царь был натурой увлекающейся и легко мог попасть под влияние тех, кто в данное время был близок его сердцу. Алексей Михайлович по совету жены даже завел свой собственный домашний театр, где играли немцы и его дворовые люди. Тогда в Москву вызвали странствующую немецкую труппу Ягана Готфрида Григори и устроили в Преображенском селе «комедийную хоромину», а потом и «комедийную палату» в Кремлевском дворце.

Большинство царских приближенных, ярых ревнителей старины, видели в этом приближение Антихриста, считая виновником всего главу Посольского приказа боярина Матвеева.

Артамон Сергеевич принадлежал к русским людям нового покроя, сознававших пользу просвещения, любивших чтение и ценивших искусство. Ведя посольские дела и напрямую общаясь с иностранцами, он познакомился с иноземными обычаями, многие из которых пришлись Матвееву по душе. Подобную любовь он привил и своей родственнице по жене, дочери стрелецкого начальника Кирилла Полуектовича Нарышкина Наталье, с одиннадцати лет воспитывавшейся в его доме.