Когда в час ночи вернулся Николя, они все еще сидели за столом.

Выстирав и выжав два носовых платка, Жан-Марк аккуратно прилепил их к поверхности висевшего над умывальником зеркала. Завтра утром они будут чистыми и выглаженными, как от прачки. Рядом, в тазу, полном «супер-активной» пены, были замочены его носки. Это Франсуаза дала ему бутылку какого-то «чудодейственного» моющего средства. Ничего, скоро его жизнь изменится. Позавчера он встречался с родителями Валери, и разговор с ними расставил наконец все по своим местам. Пути к отступлению нет. Честно говоря, он был рад этой определенности, может быть, даже слишком рад. Перед ним открывалась дорога в будущее. Она казалась Жан-Марку такой широкой и ровной, что он испытывал даже некоторую неловкость. Хочет он того или нет, но ему придется мириться с тем, что материальное благополучие придет к нему не в результате его личных заслуг, а лишь вследствие удачной женитьбы. В том, как месье де Шарнере пожимал ему на прощание руку, угадывался намек на грядущий тесный союз, что было довольно противно. Становясь членом семьи, принадлежащей к высшему обществу, Жан-Марк автоматически превращался в шахматную фигуру, которая обязана делать ходы в строгом соответствии с отведенной ей ролью. Уже одно то, что он будущий муж Валери, придаст ему больше веса, чем все его дипломы. Ее родители выразили желание, чтобы они поженились сразу после Пасхи. Однако Жан-Марк объяснил им, что хотел бы дождаться конца экзаменов. Исключительно из соображений здравого смысла. Сдав сессию, он сможет спокойно отправиться в свадебное путешествие. Месье де Шарнере нашел доводы Жан-Марка вполне разумными, а его супруга неохотно согласилась с ним. Что касается самой Валери, то она ограничилась одной фразой: «Полный идиотизм, но мне наплевать!» В итоге они договорились, что свадьба состоится через два месяца. При мысли об этом Жан-Марку становилось легче дышать, ему казалось, что с души у него свалился тяжкий груз. Зато помолвка, когда о ней зашла речь, была назначена на более близкий срок: через две недели. В этом вопросе Валери была неумолима. Прием в Шантийи, на открытом воздухе. Шампанское, тарталетки. Светская суматоха.

Вернувшись к столу, Жан-Марк решил, что пора заканчивать с занятиями. Половина второго ночи! Он сложил конспекты, принял душ и, улегшись в постель, закурил сигарету.

На простыню упал пепел, Жан-Марк щелчком сбросил его на пол. Он любил эти долгие часы ночного одиночества. Неужели, когда он женится на Валери, ему придется навсегда отказаться от уединения? Какое странное испытание: постоянно чувствовать себя прикованным к одной женщине. Днем и ночью. Вместе с ней ему придется говорить, молчать, есть, спать, любить, болеть и радоваться здоровью. Переживать краткие минуты счастья и годы разочарования.

Вчера вечером Валери торжественно надела себе на палец сверкающий бриллиант. Обручальное кольцо. Жан-Марк не мог себе позволить ничего подобного, поэтому Валери и ее мать, выбрав среди фамильных драгоценностей алмаз средней величины, заказали для него новую оправу. «Конечно, камень не самой чистой воды, — говорила Валери, — но смотрится хорошо. Со временем, когда у тебя появится возможность, ты подаришь мне настоящее обручальное кольцо. Это будет даже оригинальнее, чем получить его в подарок сейчас». Всякий раз, когда страдало его самолюбие, она умело, несколькими словами, уводила разговор в сторону от разницы в их имущественном положении.

Докуривая сигарету, Жан-Марк чуть было не обжег пальцы. Он потушил окурок в стоявшей на полу у кровати пепельнице и погасил лампу. Однако темнота не принесла ему желанного сна. В голове роились какие-то фразы, обрывки мыслей. На свету его размышления были более связными, теперь же у него в мозгу царил хаос. Жан-Марк не мог понять, во сне или наяву происходит все, что он видит. Вот Кароль помогает Валери вскарабкаться на крупную пегую кобылу. Лосины Валери от натуги лопаются, Кароль хохочет. Валери пускает лошадь галопом и скрывается из виду… Конечно, ни отец, ни Кароль не будут присутствовать на свадьбе. Зато мать и Ив Мерсье не преминут поучаствовать в торжестве. Как они себя поведут? Он преспокойно обошелся бы без них. А Маду? Надо ее пригласить. Хотя, ладно, время еще есть! Что она делает в своем Туке среди безделушек, в компании лисички? Он ясно представил себе ее: грузная, с открытым лицом, с сигаретой в зубах, костерящая нерадивых племянников, которые ей не пишут. Без сомнения, она будет разочарована, узнав, что он женится на Валери. «Что это на тебя нашло, Жан-Марк? Зачем ты это делаешь?» И вот уже он сам цепляется за поводья, лошадь понесла и тащит его по грязи. Он изо всех сил тянет поводья, останавливая ее. Кароль выпрыгивает из седла — она в амазонке, на пальце у нее кольцо Валери. Что будет, если супруги де Шарнере узнают?! Он видит, как они, задыхаясь от ярости, странными неровными шагами бегут к нему и начинают колотить в его дверь. В полусне Жан-Марк нащупал выключатель. Свет лампы прогнал призраков, но стук в дверь оказался реальностью.

Жан-Марк встал, повернул ключ в замке, открыл дверь и тут же в удивлении отпрянул назад. Прислонившись к косяку, на пороге стоял Жильбер. Бледный, как смерть, с пустым взглядом и влажными губами, он еле слышно бормотал:

— «О, прекрасный сын Пана, чей лоб увенчан цветами и виноградными гроздьями, глаза твои сияют, как драгоценные камни!»

— Откуда ты взялся? — спросил Жан-Марк.

— Кто это написал?

— Слушай, ты же абсолютно пьян!

— Рембо! — икнув, выдавил из себя Жильбер. Скорчив тупую мину, он продолжил: — Да, я пьян, старик, пьян в стельку. А все почему? Потому что пил всякую дрянь.

Жан-Марк помог ему войти, усадил в кресло и расстегнул ворот рубашки.

— Не шевелись, я сейчас…

Ставя на плиту чайник, он услышал у себя за спиной жалобные всхлипы:

— Плохо, Господи, как же мне плохо! Жан-Марк, я сейчас сдохну!

Пришлось поить его из чашки. Сразу после чая глаза Жильбера полезли из орбит, он часто моргал, пыхтел, надувал щеки. Казалось, язык не умещается у него во рту. «Надо было влить в него не чай, а черный кофе, — с досадой подумал Жан-Марк, — в таких случаях положено поить кофе. А теперь его точно вырвет!»

Подхватив Жильбера под мышки, он потащил его к двери. Уборная, общая для всех жильцов этажа, находилась на лестничной клетке. Кабина была старого образца, без сиденья, но относительно чистая. Жильбер уперся рукой в стену и наклонился, сильные спазмы сотрясали его тело. Изо рта у него хлынула рвота, мерзкий запах кислятины донесся до Жан-Марка. Его затошнило, и он испугался, что сейчас его самого стошнит. Стоя позади Жильбера, он сдерживал дыхание и старался не смотреть на густую слизистую массу, стекавшую по белому фаянсу. Когда Жильбер немного отдышался, Жан-Марк пошел в комнату за полотенцем, а вернувшись, нашел его лежащим без чувств с лицом, опущенным в унитаз. Его ноги были подогнуты и мешали открыть дверь. Его снова вывернуло наизнанку, он хрипел, как в предсмертной агонии. Вся грудь рубашки была перепачкана. Преодолев отвращение, Жан-Марк отер ему лицо полотенцем. Жильбер заморгал, но не произнес ни слова. В коридоре скрипнула дверь, кому-то понадобилось в туалет. Только этого еще и не хватало!