С тоской смотрела вслед уходящему Андрею — тот и сам шею выворачивал — да слушала, как тихо похихикивает мамка.

Другим днем заперли Арину в ее с дедом хоромцах и из ложницы не выпускали. Маша была возле, приходили соседские дочки — Млава и Параскева — сидели опричь, песни пели, а то и рыдали. Все по обычаю. Однако ж молодость свое брала — большей частью точили лясы, смеялись до задыхания.

О середине недели, когда Аришка по характеру своему не могла уж терпеть плена постного, возле окон показался Демьян. Сказал, что с поручением к Михаилу Афанасьевичу. Житяниха не сочла боярича уж дюже опасным, а потому и позволила пройти.

Дёмка, щельмец, прошел урдяно, а уж в сенях метнулся к Аришкиной двери и поскребся.

— Аришка! Я это, Демьян. Ты уж не выглядывай, рыжая, а то мне мамка твоя чуб отгрызет. Это ж надо какая тётка, а? Токмо глянет, а у меня шерсть дыбом на загривке. Жуть!

Аринка к двери приникла, рада была, что голос дружеский слышит.

— Дёмушка, здрав будь. Ну как там в миру? Подружки не говорят, только смеются надо мной. Вот выйду, нагуляюсь.

— Ага, нагуляешься, как же. Так чернявый твой тебя и отпустил. Все, теперь сидеть тебе в его Савиново и носу не казать.

— Тьфу на тебя за такие-то слова! Андрей неволить не станет.

Дёмка хохотнул в ответ на ее речь.

— О, как. Я тут к ней иду повеселить малёхо, а она плюется, — и замолк.

Рыжая вмиг поняла — случилось что-то.

— Дёма…вести плохие? Что ж молчишь? Говори нето! — вскинулась.

— Ты, Аринка, все же чудная. Откуль поняла-то, что я к тебе жалиться притёк? — Дёмка уселся рядом с дверью, чубом поник.

— Что?! Говори, не томи, Христа ради.

— Да все хорошо с твоим сарматом… Не о нём я.

— Тогда… Дёма, что с тобой, родимый? — Ариша чуть и унялась, но тревога за братку все ж точить стала.

— Рыжая…может, ты уразумеешь, а? Ведь ссылает отец на Буйносовское подворье. Там окромя меня еще бояричей с горкой и не чета мне. Буслаев, Соболев… И все на ту боярышню окаянную. Я ее в глаза не видел и век бы еще не знать. Говорят, красивая и гордая. А на что мне эта ехидна? Теперь у Буйносовых службу несть до святок. Отец слово с меня взял, что себя не пожалею, а род наш укреплю. Вот еду теперь…укреплять. Меня выберет — беда, а не меня — и того горше.

Ариша и поняла, что бояричу худо. Инако не притёк бы беседу такую весть. Кому жалиться-то? Отец сам гонит, Машка засмеёт, а мать и вовсе заругает за такие-то мысли. О Шумском и речи нет — тот против себя ничего и никогда не делал, с того и жалеть не будет. Остается токмо она, Аришка.

Рыжая уселась под дверью-то, и принялась утешать как умела:

— И чего ты сник? Вот не пойму. Подумаешь, Буслаев и Соболев! Ты не хуже, а то и лучше. Я про то ведаю, и другие знают. Ты на это не оглядывайся, Дём. Ты веселый, шебутной, душевный. А уж воин какой! Мне Андрей рассказывал, что когда рядом ты, он за себя уж и не боится, знает, нето, что спину прикрывает Дёмка Медведев.

— Прям так и говорил? — Дёмка вроде серчал, но по голосу слышала рыжая — приятно ему, аж жуть.

— А как же? Андрей врать не станет.

— Вот прям и не станет. Дурёха ты, рыжая. Это у тебя с любви… — помолчал чубатый, а потом и удивил. — Смотрю я на вас и завидую. Редко когда так-то складывается.

— Дёмушка, так откуда знаешь, что у тебя так не сложится, а? Никто судьбы своей не ведает, — знала бы Аринка, сколь сама о своей-то судьбе не разумеет.

— Моя судьба ясная, как небо по весне, Арина. Жениться на чинной, воевать живота не жалея, стяжать славы роду Медведевых. Детей народить, укрепить тем род свой. Вот и всё. Стало быть, искать мне счастья не в любви, а в долге, — чубатый говорил серьезно, будто повзрослел вот прямо тут у двери ложницы.

— Вот ты хватил, Дём, — засмеялась Аринка. — Все порешил и вывел, а есть еще и случай. Ты все верно сказал, долг надо несть. Однако всей жизни своей ты ведать не можешь. Про то только Бог знает. И вот еще что, ты особо из себя не строй там у Буйносовых. Оно как бывает, напустишь на себя, людей обманешь видом иным, а потом признаться стыдно и тяжко, что не таков ты вовсе. Тебя мы все любим за то, что ты есть ты. И никакой другой братка нам не нужен. Вот! — Аришка приникла ухом-то к двери, ответа дожидалась.

— Вот умеешь ты слова-то найти, сладкоречивая. Не иначе Шумскому в ухи навтолкала чего, он из-за тебя умом-то и тронулся.

Аринка выдохнула, поняла, что повеселел боярич.

— Так кому что дадено, Дёмушка. Я слово разумное знаю, ты вон чубом красуешься.

И началось меж ними извечное шуткование. Препирались до того потешно, что обое слезами смешливыми изошли. А потом пришла Житяниха и Дёмку выпинала. Эх…

От автора:

Последняя неделя (седмица) — перед венчанием была самой строгой. Невесту иной раз и запирали в тереме, говорить позволяли мало, а уж в банный день перед свадьбой и кормили с рук.

«Не чужая, семья» — ранее на свадьбы звались только родственники. Гостей со стороны не приглашали. Когда говорили — громкая свадьба, это означало, что семьи новобрачных большие, крепкие. Худая — значит род худой, небогат потомством.

«Крестами обменялись» — тут, пожалуй, долгих объяснений не нужно — обменялись нательными крестами и стали братьями, судьбой объединились.

"Холстинку кровью обагрит" — первая брачная ночь сопровождалась массой обрядов. Один из них — вывесить в оконце спальни холстину (простыню) с девственной кровью, подтвердить, что невеста была чиста. Родные видели этот, простите, флаг, и понимали — брак инициирован и ребенок, что будет впоследствии у жены, точно от мужа. Если невеста, оказывалась не девственницей, то тут все зависело от жениха. Выдаст или нет. Сам себе резал руку, брызгал на холстину и прикрывал тот «срам». Если жених был обманут, и не желал нечистой девы в жены, то последствия могли быть весьма неприятными. Со временем девушки научились обманывать женихов. В ход шли разнообразные уловки.

Тяжелая — беременная.

Повойник — женский платок, надевался под кику — головной убор замужней женщины. Служил прикрытием для обвисших щек, шеи, морщинок под мочками ушей. Вообще, любое одеяние замужней женщины на Руси служило прикрытием возрасту и отцветающей красоте.

— Сармат, а сармат, ну и морда у тебя, — Дёмка потешался над Шумским с самого утра. — Чего ты по сторонам-то зыркаешь? Привезут поди, невесту твою рыжую.

— Отлезь, докука! — Андрею бы радоваться, ведь свадьба* нынче, а он все волновался, боялся, что Аринка не приедет.

Уж отправил за ее обозом ратников своих, хоть и не по уряду, выслал дозорного за ворота — а ее все нет и нет! Сам уж готов был лететь намётом, но ехать навстречу в день венчания — дурная примета для невесты, а потому Андрей себя сдержал, токмо зубами скрежетнул.