– А как насчет тебя, Коулман?

Трей тоже оглядывается, прежде чем заговорить:

– Я бы сказал, что еще несколько месяцев назад был агностиком по отношению к киристам, но я… – Он быстро улыбается мне и снова переводит взгляд на Тилсона. – Скажем так, недавние события открыли мне глаза.

Тилсон энергично кивает:

– Ах да, выборы.

Я почти уверена, что Трей вовсе не это имел в виду, но старик продолжает:

– Я никогда не доверял им и никогда не понимал, как кто-то может передать им свои права собственности, но после их последней кампании и некоторых законов, которые они приняли за последние несколько месяцев, у людей должны были открыться глаза. И что же случилось с Первой поправкой? Свобода вероисповедания? Свобода речи? Мне бы хотелось верить, что их законы будут отменены, но Верховный суд теперь так же бесполезен, как и сиськи у быка.

Мы с Треем просто киваем, выбирая самый безопасный вариант ответа. Я мысленно напоминаю себе, что нужно попросить Коннора рассказать мне о последних событиях, потому что я слишком много внимания уделяла прошлому, вместо того чтобы сосредоточиться на настоящем.

– Но большинство людей – дураки, – продолжает Тилсон. – Они видят только то, что хотят видеть, и ничего больше. Как сказал Нимёллер[19], если вы не обращаете внимания на то, как они отнимают права у всех остальных, то очень скоро они придут и за вашими, и тогда уже некому будет протестовать.

Как раз в этот момент через дверь вваливается полный мужчина лет пятидесяти с небольшим.

– Доктор Тилсон, Кэрол Энн сказала мне, что вы плохо себя чувствуете. Давайте я отвезу вас домой?

Тилсон бросает на нас заговорщический взгляд.

– Кэрол Энн ошиблась, Энтони. Мне никогда еще не было так хорошо. Я просто наслаждался приятной беседой с двумя студентами, чье будущее твоя жена и остальные члены правления пустили на самотек. Но, в общем, да, я правда думаю, что пора возвращаться домой.

Мужчина не отвечает, а только оглядывается в поисках лакеев. Они отошли за машинами, поэтому он разворачивает кресло и начинает довольно неуклюже спускать его вниз по лестнице.

Трей вскакивает.

– Подождите, я помогу.

Благодаря их усилиям колеса кресла благополучно достигают тротуара как раз в тот момент, когда подъезжают машины: синий «Лексус» Трея следует за коричневым внедорожником, который, должно быть, принадлежит Тилсону.

Тилсон улыбается мне, когда они разворачивают его, чтобы помочь сесть в машину.

– До свидания, мисс Келлер.

Я машу рукой на прощание, садясь в машину Трея. Он присоединяется ко мне спустя минуту, качая головой.

– Что ж, раз на ужин у нас сегодня не барбекю, как насчет мексиканской кухни? Я знаю неплохое местечко.

– Я согласна.

Трей звонит и бронирует заранее столик. Когда мы отъезжаем от дома, я бросаю прощальный взгляд на широкую, зеленую, мокрую лужайку. Небо снова начинает заволакивать тучами. Вечеринка миссис Мейер, очевидно, проходит не так хорошо, как она надеялась, учитывая намокший газон и бесцеремонный уход Тилсона. Ее слова о том, что Патрик упомянет Кэтрин в своей киристской молитве, вызывают у меня дрожь, и что еще более жутко, они звучали довольно искренне. Либо она хорошая актриса, либо действительно не замечает, что творится у нее под носом. Я склонна думать, что второе, ведь она, кажется, не замечает и того факта, что ее внучка настоящая стерва. Я потираю свою руку там, где теперь красуются четыре сердитых, наполненных кровью полумесяца.

Как только мы выезжаем на главную дорогу, я говорю:

– Тилсон двольно… интересный.

Трей смеется.

– Да, можно и так сказать. Кто-то должен был предупредить его о том, где проходит его вечеринка по случаю выхода на пенсию. Даже я знал о его взглядах в отношении киристов из папиных рассказов. Как только я представился, он сказал мне передать отцу и деду, чтобы они были благодарны за то, что стали учениками Брайар Хилл задолго до того, как эта школа стала очередным инструментом пропаганды для кучки паразитов в лотосах.

Я смеюсь.

– Он правда так сказал?

– Да. Один из учителей, переходящих в Брайар Хилл из Кэррингтон, стоял совсем рядом в этот момент, и ты бы видела лицо директора Деннинг. Она буквально побагровела. Так, а что с той… полубогиней, о которой он говорил?

– Помнишь Пруденс? Та тетя, о которой я говорила, что работает с Солом? Хотя я никогда раньше не слышала, чтобы ее называли полубогиней, – я немного колеблюсь, но все же продолжаю: – Ты видел картину в их гостиной?

– Какую из них?

Я содрогаюсь.

– Если ты спрашиваешь какую, то ты ее не видел. Скажем так, ее можно было бы назвать скорее «Мать Пруденс», нежели «Сестра Пруденс». Я подумала, что ты, должно быть, заметил ее, ведь ты рассказал миссис Мейер о какой-то передаче на «Диснее», когда она пыталась вспомнить, где видела мое лицо.

Кажется, он удивлен.

– Нет, я просто ненавижу, когда люди тратят мое время, пытаясь понять, на кого я похож, а потом решают, что на какого-нибудь кузена Эда, когда он еще был в моем возрасте, или что-то подобное. И ты правда похожа на одну из тех девушек с канала «Дисней». Я не помню названия шоу, но она была симпатичной, невысокой и с длинными темными волосами.

– Ну, к сожалению, я гораздо больше похожа на Пруденс. – Я решаю погуглить ее фотографии, когда вернусь домой, чтобы впредь быть готовой к подобным произведениям искусства. Не хочу быть застигнутой врасплох где-нибудь в центре Вашингтона, наткнувшись на уличного торговца, навязывающего статуи Мадонны Пруденс наряду с картинами Элвиса.

– Кто была та девушка, с которой ты разговаривала?

– Шарлейн Синглтон. Она была моей лучшей подругой до того, как киристы, скажем так, обрели власть. В то время ее брат Джозеф встречался с киристкой, но ее родители были не восторге от этого. А после сдвига случилось так, что Джозеф уже женат, а родители Шарлейн стали членами церкви задолго до ее рождения. Ты уже встречал Шарлейн в другой линии. И Еву тоже.

– Я так понимаю, вас с Евой что-то связывает?

– Можно и так сказать. Я ударила ее стулом по голове. И, кажется, пнула ее собаку.

Уголки его губ приподнимаются в улыбке.