— Како же они могли среди нас явиться, ежели в тыщу глаз смотрели окрест? — спрашивал торговый человек Пафнутия, толкавшегося в толпе близ церкви Казанской Богоматери. Пафнутий своё мнение выразил:

— Обманом жил князь. Оттого и наказал его Всевышний.

— Эка невидаль! Да ноне обманом все живут, кто не сеет, не пашет. Вот Ивашка Болотников достигнет Москвы, и тогда уж... — размахивал руками шустрый подьячий.

— Ты про князя слушай, — перебил подьячего стрелец.

— Честные рязанцы, — продолжал Пафнутий, — вы же видели, как князь Шаховской выхватил из груди душу свою и швырнул её в толпу. Да в той толпе в образе чёрного пса сам дьявол притаился. Он и унёс душу князя. Сам же князь в собаку превратился. И сие вы видели. А кто не верит мне, идёмте к палатам воеводы и спросим князя, кому он душу продал.

— Верно говорит монах, — крикнул стрелец.

— Да пусть он грамоту напишет, — продолжал Пафнутий, — что не продавал души, и печать к ней государеву приложит.

— От голова так голова! — воскликнул лихой стрелец. И к горожанам повернулся: — Эй, земляки мои косопузые, айда к воеводским палатам, потребуем от князя грамоту!

— Айда! — отозвались сотни голосов.

— Долой слугу сатанинского! Его псарня все харчи в Рязани полопала, а толку на шиш! — забушевали рязанцы.

— Очистим Рязань от пришлых!

— Доколь воеводы обещать Москву будут!

Народ двинулся на главную площадь города. Крики нарастали, волнами перекатывались над толпой. И Пафнутий выкрикивал то одно, то другое, но про грамоту с печатью не забывал напоминать.

Вскоре перед палатами воеводы шумела тысячная толпа рязанцев. Они требовали, чтобы показался князь Шаховской и утвердил бы место своей души грамотой с печатью. Но из палат воеводы долго никто не показывался. И тогда толпа зашумела грозно, требовательно. И все кричали в один голос: «Долой Шаховского! Долой продавшего душу сатане!» И кто-то уже призывал ворваться в палаты, вытащить князя на площадь. Но палаты охранялись — и стволы мушкетов нацелились на горожан. И в это время на втором прясле воеводских палат распахнулось окно и показался известный всей Рязани боярин Григорий Сумбулов. Он, как и Прокопий Ляпунов, был воеводой большого отряда рязанских ополченцев. Григорий снял шапку и крикнул:

— Миряне, слушайте! — Стало тихо. Он продолжал: — Ноне в ночь князь Шаховской бежал из Рязани! Некого судить! А кто смелый, идите вдогон. — И Григорий Сумбулов закрыл окно.

Народ не поверил. Кто-то крикнул:

— Спрятали воеводы!

— Айда в палаты!

— В палаты! В палаты! — кричали отовсюду.

Назревали острые события. Стражи палат изготовились к стрельбе. Вот-вот могла пролиться кровь. И тогда Пафнутий поднялся на паперть собора и крикнул:

— Миряне, Сумбулов не обманет! Нет резона боярину с сатанинским выродком путаться. А чтобы поверили мне, я иду в палаты и всё узнаю. Эй, стрелец, вот ты! — Пафнутий указал на бойкого стрельца.

— Яков Бобров я, сын Иванов, — отозвался стрелец.

— Вот и пойдёшь со мной, Яков. — И Пафнутий стал пробираться к палатам воеводы. Ему уступали дорогу и с удивлением смотрели на смелого инока. Перед воротами воеводы Пафнутий остановился, крикнул толпе: — Мы вас позовём, ежели что.

А Яков уже стучал в ворота.

Прошло минуты две, когда открылась калитка и в ней показался дворецкий.

— Веди нас к воеводе Григорию Сумбулову! — сказал решительно Пафнутий и шагнул за калитку.

Митрополита и стрельца привели в трапезную. У стола сидели хозяин дома Григорий Сумбулов и воевода Прокопий Ляпунов.

Пафнутий знал этого красивого, умного и дерзкого человека, храброго и в военном деле искусного. Пафнутий скинул монашескую рясу и возник перед ними в платье митрополита, с панагией на груди. Бояре узнали Пафнутия. Да виделись с ним совсем недавно в Москве в день канонизации царевича Дмитрия.

— Отче владыко, что привело тебя в наш мятежный город по чернотопу? Холод, снег, а ты?.. — спросил скорый Прокопий.

— Всевышний указал мой путь. Службу здесь начинал, оттого и радею за Рязань-матушку.

Сумбулов и Ляпунов склонили головы.

— Благослови, владыко.

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь! — И трижды осенил обоих крестом.

— Вкуси пищи с нами, — пригласил Прокопий.

— Се можно. Яков, иди к столу, — позвал он стрельца, и сам сел на скамью рядом с ним, мясо ему пододвинул, хлеба. Себе то же взял, ел нежадно, выпил сыты, спросил: — Вы слышите, как гудит люд, в обман введённый?

— Милостью просим, не вмени в вину. Слышим и знаем. Да голова разламывается, — начал Сумбулов, — от дум: где правда, за кем идти? Так ли верно, что Дмитрий жив? Так ли правдиво, что он убит в Угличе? Кому верить?

— Вы истинные православные христиане и знаете, что нам с латинянами-еретиками не по пути. А кому Гришка Отрепьев служил? Кому Мишка Молчанов служит? Кому князь Шаховской присягнул? Всё еретикам-латинянам. Вот и скажите православным рязанцам правду, что с еретиками вам не по пути. Не так ли я говорю, Яков?

— Истинно, отче владыко! — живо отозвался стрелец и встал.

— Болотников в туретчине был и в Риме кружил. Он не христианин, но слуга Рима и Польши, а ещё разбойник, несущий знатным людям казнь. А вы россияне — и служите России с Богом. — Пафнутий ещё выпил сыты и встал. — Идите к народу и поговорите с ним, куда поведёте и нужен ли вам Болотников.

— И поговорили бы, да нет обаяния к царю. Воздвигли его не державой, а токмо Москвой да Шубниками.

— Да суть не в том, кем избран! — Пафнутий пристукнул пальцами по столешнице. — Сей князь от кореня великих государей русских, и он имеет право на трон! Сие помните. Он, да Романов Фёдор — увы, ноне Филарет. Ещё Мстиславский Фёдор. Вот державные мужи, которые, как бы и достигли трона, перед матушкой Россией безвинны.

— Вот оно как прелюбезно растолковал владыко, — удивился Прокопий Ляпунов. — А мы тут в разбое царя Василия виним. — И прищурился русский удалой боярин хитро: — А маны тут нет, владыко? Чего бы ему державный Собор не созвать, не крикнуть?

— Не оправдываю. Да мало времени у него оказалось. К тому же спешил ухватить