Норт хмыкнул и осторожно взял сосок в рот.

Октавия застонала. Спустившись по животу, рука Норта остановилась в том месте, где соединялись ее дрожащие бедра.

Ее тело дернулось, когда его палец проник в эту влажную долину. Было слишком хорошо.

— Все в порядке? — тихо спросил Норт, влажно дыша ей в щеку.

— Хочется, чтобы ты вошел в меня. — Октавия без смущения посмотрела в жгучую синеву его глаз. — Мне нужно хоть на минутку почувствовать тебя внутри. Пожалуйста, Норт.

— Одной минуты будет мало. Мне потребуется много больше, чем минута. Я хочу, чтобы ты молила о пощаде, рыдала, а потом расплавилась, как масло.

Закрыв глаза, Октавия отдавалась его ласке. Сладостная боль становилась все сильнее.

Октавия не стеснялась его и не собиралась позволять ему диктовать условия. Она желала его, нуждалась в нем. Но тут присутствовало что-то еще. Что-то настолько сильное, что не хотелось искать слова, чтобы описать это нечто.

Разглядывая его тело, Октавия не переставала удивляться, как из юношеского изящного оно превратилось в жилистое и мускулистое. Проведя руками по ребрам, она погладила волосы, покрывавшие ему грудь.

— Какой же ты красавец! — промурлыкала она. Одной рукой обняв за талию, Норт прижал ее к себе, и их губы встретились.

Они перевели дыхание, когда она полностью приняла его в себя. Это было какое-то непередаваемое ощущение. Никакой боли. Только удовольствие.

После того как они нашли друг друга и чуть не потеряли вновь, их соединяло не только взаимное влечение и желание. Был еще и страх. Страх перед миром, в котором им не предназначено быть вместе.

Он приподнимал бедра, встречая каждое ее движение, и Постепенно у нее внизу живота стала накапливаться боль, требовавшая выхода. Хотелось избавиться от этого мучения. Хотелось, чтобы это мучение оставалось с ней навсегда. Норт размашисто входил в нее чуть ли не со злостью. Октавия почувствовала, как он стал напрягаться, и ускорила темп.

Она вдруг перестала воспринимать все вокруг, когда почувствовала, как Норт освобождается. Она откинула голову назад и закричала, потому что наслаждение обрушилось волнами. Она продолжала содрогаться, пока наслаждение отступало. Хотелось только одного — растянуть этот момент как можно дольше.

— Ви, — шепнул Норт, как ему показалось, спустя целую вечность.

— Не надо, — остановила Октавия, прижав к его губам палец. — Пожалуйста. Иначе все разрушишь.

Норт кивнул и обхватил ее руками. Еще долго они лежали молча.

Слов не требовалось.

Он смотрел на нее, пока она спала.

Было уже поздно. Очень поздно. Глубокая ночь и усталость во всем теле должны были сморить его. Но сон не шел. Норт чувствовал страх. Он боялся закрыть глаза и не найти Октавию, когда откроет их снова. Кто-нибудь заберет ее, или, хуже того, она уйдет сама.

Поэтому он лежал тихо, не рискуя шевельнуться, не обращая внимания на боль в раненой руке, которую подложил Октавии под голову. Пусть спит. Сейчас Октавию лучше не будить. Утром он выдержит ее раскаяние, ее сожаления, но не сейчас.

— Норри? Проклятие!

— Что-то не так?

Он улегся на спину, чтобы не смотреть Октавии в глаза. Так будет легче вынести то, что она сейчас произнесет.

— Нет. Все в порядке.

— Тогда почему ты так себя ведешь?

Она переживает или обвиняет? И как он должен себя вести? Эта ночь изменила все. Усложнила все. Она что, н понимает этого?

Октавия ласково коснулась его руки.

— Ты жалеешь об этой ночи?

— Я жалею, что меня подстрелили. Ты об этом?

Ему показалось, что Октавия слегка улыбнулась. Поняла, что стоит за его угрюмостью? Поняла, что это напускное, потому что единственное, что пугало его еще больше, чем возможность потерять Октавию, — это желание не расставаться с ней.

— Нет, не об этом. Понятно, что не об этом.

— Это все меняет.

— Мне не хочется, чтобы менялось то, что связывает нас.

Как можно на это рассчитывать? Она хочет, чтобы они остались друзьями, и ничего больше? Должно быть, так. Наверняка она не испытывает такого смущения, как он.

Если ей ничего не хочется менять, значит, она и дальше будет тянуть эту волынку со Спинтоном. Вернется назад в свой мир, а Норта бросит здесь. Он понимал, так будет лучше. Честно, понимал!

— Вот и прекрасно, — пробормотал он. — Значит, ничего не изменится.

Октавия вдруг успокоилась, и это полоснуло его по сердцу.

— Как здорово! Мне так хорошо рядом с тобой! Я готова наслаждаться каждой минутой.

Значит, ей будет о чем подумать, когда Спинтон будет потеть и пыхтеть на ней. Или она испытывает к нему не просто дружеские чувства? Норт терялся в догадках, а проклятая трусость не позволяла спросить напрямик.

Брак со Спинтоном стал бы для Октавии прекрасным вариантом. Она заслужила такую жизнь. Сколько раз нужно повторить себе эти слова, чтобы поверить в них?

Вместо этого Норт сказал:

— Я тоже.

Повисла неловкая, тяжелая тишина. Наконец Октавия отвела глаза и высвободила руку.

— Мне нужно возвращаться. Беатрис, наверное, уже вне себя.

Может, она под боком у Спинтона, но Норт не собирался вмешиваться. Он сомневался, что граф способен на такие авансы. Не думал он, что Беатрис, чопорная и жеманная, согласится на такие отношения.

Увы, это только у них с Октавией. Странно, что вещи неправильные, откровенно скандальные и греховные могут выглядеть абсолютно правильными.

Октавия собралась уходить, и он понимал, что не должен задерживать ее. Но когда она села на постели, не скрывая от него наготы, Норт схватил Октавию за руку. Он не отрываясь смотрел ей в лицо. Ее тело было настолько красиво, что хотелось запечатлеть в памяти грудь, бедра, руки — все, что прикасалось к нему этой ночью. Но еще ему нужно было видеть лицо Октавии, видеть отражение чувств.

— Это — то самое, чего ты хочешь? — Можно было бы не переживать, но кто защитит ее? Спинтон? Смешно! Если она уйдет, Норт ее отпустит. Но сам встанет под ее окнами и будет охранять ее день и ночь, чтобы знать, что ей ничто не угрожает.

Она грустно улыбнулась:

— За несколько минут ты отдалился от меня настолько, что я подумала: пусть все будет, как ты хочешь.

Это означает, что она не собирается бросать его? Что, если она захочет остаться? Они оба готовы воспользоваться таким шансом?

— То, что я хочу, не важно. — Норт оставлял решение за ней. И то, что ему не хотелось отпускать ее, не имело никакого значения.