Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Считаю это правильным решением, сэр! — заявил Грант. — Гудзонов залив должен стать памятником американского патриотизма! Нельзя оставлять всё так, как сейчас, когда там каждый день идут морские бои и флот топит суда с беднягами, пытающимися выжить любой ценой. Людям свойственно стремиться выжить, в этой ситуации каждый доверяется своим инстинктам, а инстинкт выживания далёк от самопожертвования. Затрудняюсь утверждать, что точно знаю, как бы я поступил на их месте. Но мы не можем оставлять в нашей истории настолько чёрное пятно!
— Президент посчитал так же, — кивнул Даллес. — И все с ним согласны. Однако некоторые горячие головы в Сенате требуют от нас ответа: почему разведка США ничего не знала о том, что у нацистов есть такое оружие?
— Никто не знал, сэр, — покачал головой Грант. — Не были проинформированы даже сами нацисты. Пленные, которые покидали секретные заводы, до самого конца были уверены, что создают атомную бомбу. По их показаниям, заражение пришло из-под земли. Это прозвучало на допросах как минимум трижды.
— Полковник, мне нужны протоколы этих допросов, — оживился Даллес. — Я представлю их президенту и сенатскому комитету, который ищет виновных на потребу избирателям, возмущённым кровавой бойней на Гудзоне.
— Протоколов нет, сэр, — Грант беспомощно развёл руками. — Все свидетели погибли, даже не успев покинуть территорию Германии. Эпидемия продвигалась стремительно. Когда вы прислали за мной самолёт в Швейцарию, сэр, я думал, что на аэродроме буду пробиваться к нему с боем, потому что вокруг скопится слишком много желающих улететь. Но когда мы прибыли к аэродрому, там были одни лишь мертвецы. Мне стоило больших трудов объехать аэродром так, чтобы не приблизиться к трупам ближе сотни ярдов. Мы обогнули лётное поле, взломали заграждения и въехали прямо на взлётно-посадочную полосу. Там и дождались самолёта, сэр! Протоколов не существует, потому что никто не выжил!
— Но как-то же вы получили эти сведения, полковник! — Даллес нахмурился.
— Доклады приходили по радиосвязи, сэр! — объяснил Грант. — Мои люди сообщили мне всё это, пока ещё были живы. Потеряв первую команду, я поддерживал радиосвязь с остальными до тех пор, пока все они не перестали отвечать на вызовы. Могу предоставить вам стенограммы этих сеансов связи и радистов, которые при этом присутствовали. Они могут засвидетельствовать правоту моих слов и подлинность стенограмм, сэр!
— Соберите всё, что только можно, и всех, кто может быть полезен, — кивнул Даллес. — Нам это понадобится, когда сенатская комиссия вызовет нас на допрос.
— Надеюсь, всё это будет происходить в режиме секретности? — Грант скривился.
— Несомненно, полковник! Никто не заинтересован в ещё больших проблемах с электоратом. Все материалы по этому расследованию уже признаны Сенатом государственной тайной. Допуск к ним будет у строго ограниченного числа людей. И все они подпишут документ об ответственности за разглашение.
— Это правильно, сэр! — оценил Грант. — Сказать по правде: нам очень повезло с этой эпидемией. Нацисты уничтожили сами себя, Советы, скорее всего, не успеют вымереть до того, как их беженцы разнесут заразу по Азии, и проблема с азиатами вскоре решится сама собой. Соединённые Штаты станут полноправным хозяином мира, как и должно быть. Поэтому сейчас не до миндальничания с родственниками заражённых. Эпидемия должна умереть в Гудзоновом заливе вместе с теми, кто её сюда привёз. Это единственный способ спасти Америку. Мы не можем рисковать жизнями сотен миллионов ради жизней сотен тысяч.
— Совершенно с вами согласен, полковник! К счастью, в Сенате это понимают, так что данная позиция является общей. Но собрать доказательства в свою защиту не помешает. — Даллес поднялся, давая понять, что разговор окончен: — Уверен, ни вы, ни я не желаем оказаться крайними в этой трагической истории.
— Я лично подготовлю всё что есть! — заявил полковник. — Завтра все документы будут лежать у вас на столе! Можете на меня положиться, сэр!
Они коротко попрощались, и Грант покинул кабинет Даллеса.
17 июня 1941 г. Москва, НИИ мозга, два часа пополудни
Громко дребезжащая центрифуга прекратила раскручиваться, и её вращение начало замедляться. Стоящий возле входа в лабораторное помещение офицер НКВД в противогазе, поверх формы облачённый в защитный балахон, облегчённо выдохнул. У этой адской машины, в которой учёные смешивали свои препараты, пару дней назад полетел подшипник. К счастью, крутить она от этого не перестала, но стала дребезжать на весь этаж так, что у него голова раскалывается.
В другое время подшипник давно уже заменили бы, но сейчас найти новый не так-то просто: часть Москвы от Садового кольца и дальше заражена, оцеплена войсками и полностью изолирована. Садовое сейчас заполнено солдатами в противогазах и представляет собой одну большую пулемётную точку. В другой части Москвы, которая осталась внутри Садового кольца, введён строжайший карантин, выходить на улицу запрещено. И завод, и склад, где есть эти подшипники, остались за Садовым кольцом. Так что соваться туда без крайней необходимости никто не хочет, а учёные сказали, что пока машинка крутит свою ёмкость, менять её не нужно. Тем более ценою чьих-то жизней.
Останавливающаяся центрифуга окончательно замерла, и часовой перевёл взгляд на сидящего рядом с ней Сеченова. Учёный спал, сидя на стуле. Офицер шагнул к нему и остановился. Пусть поспит ещё минуту. С тех пор как Захаров заразил сам себя коричневой чумой, в чистой части НИИ Сеченов всё делает один и почти никогда не спит. Ему, конечно, натаскали сюда всяких помощников, но толка от них мало. Даже он, офицер НКВД, больше понимает в полимерах, чем все эти помощнички. Потому что он охраняет эти лаборатории четвёртый месяц, а они о полимерах впервые слышат. И даже не скрывают, что это нечто сродни фантастике, понять это сможет далеко не каждый, а досконально разобраться и вовсе годы требуются.
Так что судьба СССР сейчас целиком зависит от двух человек. А если Захаров умрёт, то от одного. Офицер вспомнил, как неделю назад генерал-лейтенант Хрущёв, член Военного совета, оставшийся в Москве за главного после того, как всё правительство эвакуировали в Куйбышев, примчался сюда, бросив всё. Потому что ему доложили, что Сеченов с Захаровым решили заразить себя коричневой чумой. Переполох поднялся такой, что Берия с Маленковым не примчались сюда только потому, что от Куйбышева до Москвы 800 км с гаком. К счастью, выяснилось, что заразить себя учёные решили не вдвоём. Инфекцию себе занёс только Захаров.
— Зачем?! — Хрущёв был бледен как полотно. Он стоял у стеклянной перегородки, которую 2 месяца назад установили между чистой и грязной зонами в центральной лаборатории, и переводил ошарашенный
