поскольку и верующие, и неверующие стремятся к одной и той же цели – освобождению и пробуждению человека, – и те и другие могут оценить каждый по-своему тот факт, что любовь побуждает нас понимать другого лучше, чем он сам понимает себя. Так, верящие в Бога будут думать, что неверующий гуманист заблуждается в том, что касается его концепций, и наоборот. Однако и те и другие будут понимать, что они объединены общей целью, которая полнее всего проявляется в их действиях, а не в концепциях. Прежде всего их объединяет общая борьба против идолопоклонства.

Идолопоклонники встречаются как среди верующих, так и среди неверующих. Такие верующие превращают Бога в идола, всеведущую, всемогущую силу, являющуюся союзницей тех, кто обладает властью на земле. Сходным образом существуют неверующие, не приемлющие Бога, но поклоняющиеся другим идолам, общим с верующими: суверенному государству, флагу, расе, материальному производству и производительности, политическим лидерам или самим себе.

Те, кто преданно почитает Бога, и те, кто стремится к той же цели в чисто человеческих терминах, понимают, что умозрительные концепции вторичны по отношению к стоящей за ними человеческой реальности. И те и другие понимают смысл хасидской истории об ученике хасидского законоучителя, которого спросили, посещает ли он своего наставника, чтобы услышать его мудрые слова. «Нет, – ответил тот. – Мне нужно увидеть, как он завязывает шнурки на ботинках».

Любой человек, верующий или нет, кто оценил x как высшую ценность в своей жизни, не может не понимать, что большинство людей в индустриальном обществе, несмотря на свои утверждения противного, к этой цели не стремятся. Они встревоженные, пустые, изолированные потребители, которым скучно жить и которые компенсируют свою хроническую депрессию навязчивым потреблением. Их больше привлекают вещи и технические новинки, чем жизнь и рост, их цель – иметь больше и потреблять больше, а не становиться больше.

Вся эта книга посвящена вопросу, привлекающему все большее внимание в последние годы. Не умер ли Бог? Это вопрос следовало бы разделить на два: мертва ли концепция Бога или мертво ощущение, на которое эта концепция указывает, и выражаемая ею высшая ценность?

В первом случае вопрос можно сформулировать так: мертв ли Аристотель? Этот вопрос связан с тем, что в основном важность мысленной концепции Бога и развитие «теологии» связаны с влиянием Аристотеля. Что касается концепции Бога, мы также должны задаться вопросом, следует ли нам продолжать использовать концепцию, которая может быть понята только в терминах ее социально-культурных корней – ближневосточных культур с их авторитарными племенными вождями и всемогущими царями и более поздних средневекового феодализма и абсолютных монархий. В современном мире, который больше не руководствуется систематизированной мыслью Аристотеля и идеей царствования, концепция Бога утратила свой философский и социальный базис[159].

С другой стороны, если мы имеем в виду, не мертво ли ощущение, то вместо того чтобы спрашивать, мертв ли Бог, лучше задать вопрос, а не мертв ли человек? Это представляется центральной проблемой индустриального общества XX века. Человеку грозит опасность превратиться в вещь, во все более и более отчужденное существо, потерять из вида настоящие проблемы человеческого существования и больше не интересоваться ответами на эти вопросы. Если человек будет продолжать движение в этом направлении, он сам умрет, и проблема Бога как концепция или поэтический символ высочайшей ценности перестанет быть проблемой вообще.

Главное сегодня – осознать эту опасность и стремиться к созданию условий, которые помогли бы вернуть человека к жизни. Эти условия лежат в области фундаментальных изменений в социо-экономической структуре индустриального общества (как капиталистического, так и социалистического) и в возрождении гуманизма, полагающего акцент на реальности воспринимаемых ценностей, а не на реальности концепций и слов. На Западе возрождение гуманизма происходит сегодня среди последователей католицизма, протестантизма и иудаизма, а также социалистического марксизма. Это реакция на двойственную угрозу ядерного уничтожения и превращения человека в придаток машины. Возможность того, что возобладает дух и осуществятся надежды пророков, зависит от силы и жизнеспособности этого нового гуманизма. Для нетеистических гуманистов важен еще один вопрос: что может занять место религии в мире, в котором концепция Бога, возможно, мертва, но основанная на опыте реальность, служащая основой этой концепции, жива?

Приложение:

Псалом 21 и Страсти Господни

Псалом 21 сыграл решающую роль в истории распятия Иисуса. Матфей (27:46) говорит: «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! Лама савахфани? То есть: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Евангелие дает арамейскую версию еврейского текста, который читается так: Эли, Эли, ламаха азавтани.

Почти невозможно поверить в то, что Иисус мог умереть со словами полного отчаяния. Это, конечно, было отмечено многими интерпретаторами Евангелия, которые объясняют явную абсурдность, указывая на тот факт, что Иисус был Бог и человек, и как человек он умер в отчаянии. Такое объяснение не очень удовлетворительно. И до и после Иисуса было много мучеников, умиравших с полной верой и не показывавших ни следа отчаяния. Так, например, Талмуд сообщает, что рабби Акива, когда его пытали, улыбался, и когда римский воин спросил его, почему он улыбается, ответил: «Всю свою жизнь я молился: Ты будешь любить Господа, Бога твоего, всем сердцем, всей душой [имея в виду жизнь] и всей твоей силой. Я никогда не мог любить его „всей своей жизнью“ до сих пор. Поэтому я счастлив»[160]. Почему же тогда Иисус должен умереть в отчаянии как выражении его человеческой природы?

Ответ на этот вызывающий озадаченность вопрос выглядит простым. Согласно еврейской традиции, по сей день книги Пятикнижия или та их часть, которая читается каждую неделю, или любая молитва начинается с первого главного слова или фразы. Некоторые псалмы тоже цитируются по первым словам или фразе, например «Ашрей» (псалом 1) или «Ал нахарот Бавел» (псалом 137). Возможно, что во времена первых Евангелий псалом 21 в соответствии с этим употреблением также цитировался по своей первой фразе. Другими словами, Евангелие сообщает нам, что Иисус, умирая, произносил псалом 21. Если это так, то нет проблемы, которая нуждалась бы в разрешении. Как мы видели, псалом начинается с выражения отчаяния, но заканчивается в радостном настроении веры и надежды. В самом деле едва ли можно найти псалом, лучше подходящий для выражения восторженного и универсалистского духа раннего христианства, чем окончание этого псалма: «Потомство мое будет служить Ему и будет называться Господним вовек: придут и будут возвещать правду Его людям, которые родятся, что сотворил Господь» (на иврите «ки-аса

» – «Что он сотворил