Бродя по лесу, вы время от времени натыкаетесь на жалкие хибарки, выстроенные из каких-то обломков досок, кусочков жести и ветхих циновок. Эти невероятные лачуги — подобно бомбоубежищу под домом — показывают глубину, до которой могут пасть европейцы при неблагоприятных условиях. Любая хижина туземца покажется дворцом по сравнению с этими развалинами, которые служат жилищем так называемым «белым нищим».

Этот термин — хоть и не столь пренебрежительный, как «белая шваль» у американцев — тем не менее является его точным эквивалентом. Он служит для обозначения людей европейского происхождения, в силу тех или иных обстоятельств скатившихся на самое дно жизни. В Европе и Америке случается, что квалифицированный рабочий временно (например, в связи с экономическим кризисом) может понизить свой общественный статус и перейти, скажем, в категорию неквалифицированных работников. Однако человек не теряет при этом лица. Он трудится и при первой же возможности возвращается на привычное место. «Белым нищим» в этом отношении гораздо сложнее. Даже если б они вымазали лицо черной сажей — а это самый крайний шаг, на который бы они решились! — даже тогда им не нашлось бы места среди работающих кафров. Заработки не те! Вот и получается, что в случае неудачи белого человека в Африке ожидает «благородная нищета», из которой уже не вылезти. Совсем, как у нас в Англии в восемнадцатом столетии с его понятиями о сословной гордости.

Я слышал, что среди «белых нищих» Книсны немало людей с британскими именами, которые тем не менее ни слова не понимают по-английски. Их родным языком давно уже стал африкаанс. Считается, что это потомки тех слуг, конюхов и горничных, которые столетие назад приехали в Африку со своими сквайрами и осели в данном районе. Среди них можно встретить Стилов, Монков, Робертсов, Маккарти и Макалпинов.

Мне очень хотелось побеседовать с кем-нибудь из этих людей, заглянуть в их жилища и понять, как они существуют. Однако мне объяснили, что это вряд ли возможно: подобно всем беднякам на свете, «белые нищие» крайне подозрительно относятся ко всяким расспросам и попыткам влезть в их жизнь. И вот, гуляя по лесу, мы случайно набрели на поляну, которая вполне могла бы стать частью декораций к мультфильму Уолта Диснея. В центре стояла невообразимо жалкая халупа. Знаете, такое впечатление, будто на ледяную избушку обрушилась внезапная оттепель. В результате она стала подтаивать и вся оплыла. Натуральные трущобы — иного слова я не могу подобрать.

И при этом совершенно восхитительные окрестности! Рядом с домиком был расчищен крохотный клочок земли, на котором росли овощи и цветы. Лесные заросли окружали его наподобие живой изгороди. Все вместе напоминало жилище сказочного гнома. Дверь отворилась, и на пороге показался обычный английский старичок с лицом, сморщенным, словно земляная груша. У этого человека было английское имя и английская внешность. Даже в его улыбке и рукопожатии ощущалось нечто английское. Но когда я заговорил с ним по-английски, старик не понял ни слова! Тогда в разговор вступил мой провожатый. Прибегнув к африкаанс, он стал интересоваться историей его семьи. Увы, хозяин дома мог сообщить совсем немного: примерно сто лет назад отец его покинул Лондон и приехал в Книсну. Сам он родился уже в Африке и всю жизнь провел в лесу. Сначала работал лесорубом, теперь просто дожидается смерти. Выяснилось, что старику уже перевалило за семьдесят. У него два сына — один работает лесником, а другой подвизается «на железной дороге». Кроме того, у него есть внучка, которая трудится на шоколадной фабрике в Ист-Лондоне. Это сообщение меня порадовало, ибо доказывало, что «белым нищим» иногда все же удается выкарабкаться наверх.

Пока мы беседовали, из дома вышла жена — такая же старенькая, как и сам хозяин дома. Я обратил внимание, что женщина по поводу прихода гостей успела принарядиться, и это тронуло мое сердце. Она рассказала, что отец ее был англичанином, а мать — из африканеров. Старушка, как и ее муж, изъяснялась лишь на африкаанс. Она отвела меня на задворки дома и с гордостью продемонстрировала свое хозяйство — десяток цыплят и двух коров, которые паслись на поляне. На прощание она вручила мне букетик цветов из своего сада.

Полагаю, что эти люди, если и относились к «белым нищим», то, скорее уж, к верхней прослойке. Я не решился спросить разрешения осмотреть дом, но, проходя мимо, заглянул украдкой в открытую дверь. Внутри, как и следовало ожидать, царила страшная нищета: из мебели — лишь стол да пара сломанных стульев. Однако несколько выцветших фотографий на стене свидетельствовали о героических усилиях, которые предпринимали старики, дабы сохранять привычный образ жизни. В городе такое жилище выглядело бы ужасно, но здесь — в сельской глуши, где даже крайняя бедность лишена оттенка ущербности — оно казалось просто временным пристанищем вполне приличных людей.

Уже почти стемнело, когда мы двинулись обратно в Книсну. Мой проводник опять завел разговор о слонах и прочей дикой живности. Он рассказал мне, что в лесу водятся кабаны, бабуины и серые обезьяны. Рыси, которые забредают сюда из Малого Кару, практически уничтожили всех нильгау, но вот бушбоки — лесные антилопы — еще встречаются.

Внезапно откуда-то спереди донесся страшный треск, который перекрыл тарахтение мотора. Водитель немедленно остановился.

— Слоны! — в шутку предположил я.

— Да, именно слоны, — шепотом подтвердил мой провожатый, на лице его отразилась тревога.

Вокруг было темно, хоть глаз выколи. Машина стояла как раз на повороте, и передние фары освещали белесые стволы, опутанные гроздьями лиан. Я с беспечностью новичка предложил выйти из автомобиля и осмотреться.

— Нет-нет, ни в коем случае! — воскликнул водитель. — Мы должны ехать, только… О господи!

Мы вновь услышали — теперь уже на расстоянии всего сотни ярдов — шум ломающихся веток и звук огромного тела (или тел), прокладывающего себе дорогу сквозь лесные заросли.

— Они переходят дорогу, — все так же шепотом пояснил водитель и стал потихоньку сдавать назад.

Мы немного отъехали и снова остановились, чутко прислушиваясь. Дурашливая моя храбрость улетучилась, и я начал всерьез тревожиться. Теперь мне повсюду мерещились слоны. Предположим, они двинутся в нашу сторону. И что тогда делать? Спасаться в лесу, где в это время полным-полно ядовитых змей? Или же сидеть в машине, ожидая, пока огромное животное сомнет ее, как спичечный коробок?

— Уходят! — с облегчением выдохнул проводник.

Его слова прозвучали для меня сигналом отбоя после боевой тревоги.

Медленно, на самой малой скорости мы двинулись вперед.

— Смотрите! — воскликнул водитель, когда мы отъехали на несколько сот ярдов. — Следы!

И действительно, посредине дороги виднелись огромные углубления — знак того, что все это нам не примерещилось.

11

Рано поутру я отправился к Хэдс — так называется узкий проход в скалах, сквозь который морские воды вливаются в лагуну Книсны.

Молодая парочка разбила свой лагерь на песчаной полоске пляжа. Палатка стояла всего в нескольких ярдах от воды. Девушка в шортах и свитере готовила завтрак — что-то разогревала на парафиновой горелке. Юноша в это время пытался бриться перед осколком зеркала, который пристроил на скале. Он болезненно морщился, видно было, что ему нелегко справляться в отсутствие горячей воды. И тем не менее, подумал я, пройдут годы, и все эти маленькие неудобства будут вспоминаться с ностальгией — как моменты тихого, незамутненного счастья.