– Хочешь что-то узнать? – заговорщическим тоном спросила она.

– Что?

– Джейми о тебе спрашивал.

– Правда?

– Я ему объясняю, что мы не разговаривали, но он спрашивает и спрашивает.

– Ну, я с ним тоже общаюсь. Джейми постоянно мне пишет. Иногда отвечаю.

– О… – Узнав, что не является единственным каналом связи, Рошель мгновенно поскучнела. – Хорошо. Я просто подумала, что должна тебе сказать.

– Мило с твоей стороны.

– По-моему, он и впрямь по тебе скучает.

– То же самое он и мне говорит.

– Вот как.

– Но если он действительно по мне скучает, пусть порвет с той ученой. Тогда и я пойму, что он настроен серьезно.

Конечно, я знала, почему он не рвет с ученой. Никто ни с кем не рвет, пока не возьмет на мушку кого-то другого. Даже Джейми, который, когда мы были вместе, казалось, хотел только освободиться, не спешил рвать со мной. Фактически роковую ошибку допустила я, порвав с ним до того, как взяла на прицел другого.

– Что ж, посмотрим, что будет, когда ты вернешься в Феникс, – многозначительно заметила Рошель.

– Если вернусь, – сказала я.

– Правда? То есть ты можешь остаться?

Похоже, мое заявление произвело на нее сильное впечатление.

– Не знаю, может быть. Просто мне сейчас нравится быть свободной, никому и ничему не обязанной, – смело соврала я.

Я только играла с ней, забавлялась, а на самом деле даже не думала всерьез о том, чтобы остаться. Остаться означало бы покончить с волшебной персиковой косточкой, раздробить ее на кусочки. И хотя косточка покоилась в дальнем уголке сознания, сейчас она была мне нужна. Нет, я не признавала это открыто, не призывала ее на помощь – этот выпускной или предохранительный клапан, – но на нижнем, базовом уровне знала – да, нужна. Возможно, именно к этому сводилась в данный момент жизнь: к активному состоянию отрицания всего, что имело отношение к будущему. А еще я чувствовала, что каким-то образом Тео «знает», что не только моя сестра возвращается скоро, но и я сама уезжаю. Может быть, того же ожидали от меня все прошлые мужчины? Я просто знала, что между нами все временно. Мне почему-то казалось, что для всех, даже для Тео, было очевидно одно: Венис – не мое естественное место обитания. Пусть я и выглядела пляжницей в длинном белом платье – только его теперь и носила, – что-то во мне выдавало чужую. Я походила на кактус, накопитель воды, но никак не на существо, погруженное в воду естественным образом. Как с гуся вода – это не про меня. Я накапливала. И то, что мы разные, проявлялось каждое утро, когда его хвост начинал высыхать и трескаться и мы спешили вернуться к океану. Я не могла копить его. Он не просил копить меня. Если он ни разу не спросил, когда приедет моя сестра или когда я сама планирую уехать, то это потому, как мне представляется, что на каком-то уровне он уже знал.

Но он не знал. И иногда, когда мы трахались, я, хотя и отодвигала персиковую косточку в дальний уголок сознания, начинала вдруг плакать. Во всегдашности что-то ломалось, и поломка вызывала слезы. До пончиков я и не знала, что хочу умереть. Теперь я объясняла плач радостью. Раньше я не знала, что хочу радоваться. Никогда не знала, что во мне это есть. Теперь я плакала, потому что принимала это как чудо – не только то, что захочу жить, но и то, что смогу.

Больше всего я плакала в тот день, на рассвете, когда он трахнул меня в задницу. Это не было больно. По крайней мере, не так, чтобы я морщилась или моргала. Я плакала не от боли. Трах в зад был нежнейшим из всех, какие я только могла представить. Чуть раньше, когда мы разговаривали на камнях, Тео сказал:

– Хочу, чтобы ты испытала такое, чего никогда себе не представляла, исследовала места, оказаться в которых не мечтала.

– Вот как?

– Да. Например, глубины твоей задницы.

Я рассмеялась.

Но получилось романтично. В каком-то смысле напоминало лишение девственности и нисколько то, что случилось в туалетной комнате отеля, с Гарретом. Во-первых, я лежала на спине, а не стояла в собачьей позе. Во-вторых, Тео заранее вылизал мне задницу. Конечно, было страшно: а вдруг, хотя перед встречей я и подмылась, ему не понравится ни запах, ни вкус. В общем, я боялась, но он заботливо все вылизал и обсосал, а потом потер пальцем клитор, так что я кончила. Тео делал это снова и снова, и пока я кончала, просунул палец в анус и обцеловал меня всю, от живота до шеи и лица. Потом он поцеловал меня в губы и лоб. Его член затвердел до предела и уже лез из кожи, целясь в меня. Я взяла его в кулак – он был теплый и пульсировал.

– Готова? – спросил Тео, и я кивнула.

Он раздвинул мои ягодицы и медленно открыл анус. Продолжая обрабатывать одной рукой клитор, он другой осторожно вставил член. Знал ли он об инфекциях мочевого тракта? Бывает ли такое у русалок? Мне было приятно ощущать неторопливые движения – туда-сюда. Никогда бы не подумала, что полюблю анальный секс. Я даже не представляла это как интимный акт, акт доверия, – только как жестокий, грубый и порнографический. Так что я много плакала, но не потому, что было больно.

Я снова ничего не сказала Тео о Доминике. Чтобы отправить пса в долгий и глубокий сон, требовалось все больше таблеток, так что за рецептами пришлось обращаться уже к трем ветеринарам. В конце концов я сама, по примеру Клэр, стала в некотором смысле наркозависимой, обращаясь за транквилизатором то к одному, то к другому врачу. Правда, никакого кайфа от лекарства я не получала, а лишь выгадывала больше времени на Тео.

– Мы много путешествуем, – объясняла я ветеринару. – Сейчас собираемся в Европу, и оставить его дома, с сиделкой… у меня сердце разрывается. Нужно что-то и для перелета, и для переездов на поездах из города в город.

– Сколько городов? – спросила ветеринар.

– Около десяти.

Она подняла бровь.

Я слышала о наркоманах, ходящих от доктора к доктору с надеждой на рецепт. Все так или иначе связанное с привыканием имеет тенденцию к обострению, и от этого никуда не денешься. Я чувствовала, что то же случится и со мной и что если я вернусь в Феникс, мне потребуется уже тысяча любовников, чтобы заменить одного лишь Тео.

Однажды ночью, когда мы лежали, обнявшись, на софе, я спросила, сколько у него было женщин на суше.

– Немного.

Тео рассказал о женщине по имени Алексис, героиновой наркоманке с длинными черными волосами. С ней он впервые узнал вкус менструальной крови и впервые видел, как принимают наркотик. К скалистому берегу в Монтерее, где жил тогда Тео, она приходила каждый вечер, уже изрядно под кайфом, так что едва ворочала языком. Он так и не понял, принимала ли она его за реальное существо или считала побочным эффектом действия героина. Алексис сидела на камнях, то отрубаясь, то приходя в себя, и Тео оставался с ней. Потом она перестала приходить.