Но Одду вдруг пришла другая мысль: если он придет с повинной, в новостях разорвется бомба. И история обрастет мифами. Любовная драма: писатель убивает соперника. Но, по крайней мере, эту мысль лобная доля обработать успела. И затем, естественно, от нее отказалась.

Он вышел за дверь, огляделся и увидел незнакомый «пежо», припаркованный у ворот. До ближайшего соседнего дома было так далеко — маловероятно, что кто-то услышал выстрел из гостиной. Он вернулся к трупу, порылся по карманам пальто и нашел ключи от машины, мобильный телефон, кошелек, паспорт и солнечные очки.

Следующие часы Одд закапывал труп Райана в саду. Могила Райана оказалась под самой высокой яблоней, где Одд обычно ставил стол, когда работал или они с Эстер ели. Он выбрал это место не потому, что сам не вполне нормален, а потому, что земля там уже вытоптана — никто не обратит внимания на участок без травы. А в те немногие разы, когда он видел собак, они оказывались на более отдаленных участках сада — не решались подходить близко к дому.

Заморосил дождь; когда Одд закончил, одежда промокла и испачкалась. Он принял душ, положил одежду в стиральную машину, вымыл пол в гостиной и дождался темноты.

Когда стемнело, он надел пальто и солнцезащитные очки Райана, свои перчатки и темную шапку — ее он нашел в одном из ящиков Эстер. Засунув в карман пальто тонкий дождевик, вышел на улицу.

Шесть километров до обрывающегося в море утеса Велле он проехал в странно-приподнятом настроении. Днем, особенно в выходные, люди бывали здесь часто, но с наступлением темноты — редко. В дождь Одд там никогда людей не видел. Оставив машину на парковке, он прошел несколько сотен метров до смотровой площадки. Остановившись на краю обрыва, смотрел на волны, превращавшиеся в белую пену. Он вытащил телефон из кармана и выбросил. Тот беззвучно растворился в темноте. Затем вынул из одного кармана дождевик, убедившись, что во втором по-прежнему лежат ключи от машины, паспорт и кошелек, и расстелил пальто на видном месте, положив сверху камень, чтобы не сдуло.

Затем надел дождевик и отправился домой. По пути одна мысль сменяла другую. Знал ли он в глубине души, что Райан держал игрушечный пистолет, когда он сам его застрелил? В таком случае зачем он все же нажал на курок? Если бы мозг успел рассмотреть варианты… Что, если бы он не выстрелил? Какой ход у Райана был бы следующим? Наброситься на него, чтобы Одду все же пришлось его застрелить? Но в таком случае у него не было бы повода считать, что его жизни что-то угрожает.

Придя домой — было уже десять вечера, — Одд сварил кофе. Потом сидел за компьютером и писал. И писал. В реальный мир он вернулся уже за полночь, когда хлопнула дверь.

— Привет, — сказал Эстер и остановилась, как будто выжидая.

— Привет, — сказал он, подошел к любимой женщине и поцеловал.

— Здравствуй, — тихо сказала она, кладя руку ему на пах. — Ты по мне скучал.

* * *

Полиция не скрывала, что рассматривает исчезновение Райана Блумберга как очевидное самоубийство. Не только потому, что на это указывали все обстоятельства и находки, но также потому, что друзья и семья Райана рассказывали: он был вне себя, когда от него ушла Эстер, и у него появлялись мысли о самоубийстве. Теория о том, что с жизнью он расстался сам, лишь подкреплялась тем фактом, что недавно у него появился пистолет «Хеклер и Кох» и что он решил совершить самоубийство неподалеку оттуда, где вместе со своим новым возлюбленным Оддом Римменом жила Эстер.

В то самое воскресенье Эстер была в Лондоне и домой вернулась поздно, но Одд Риммен был дома и рассказал полиции, что видел припаркованный на улице перед домом «пежо» и предположил, что сидящий в машине мужчина кого-то ждет. Это совпадало с данными, полученными в результате отслеживания мобильного телефона, — по словам полицейских, с их помощью они узнали, где Райан Блумберг был и когда. По сигналам, которые местные вышки сотовой связи принимали от мобильного, они видели, что Райан, то есть телефон, ранним утром выехал из Парижа на запад, несколько часов пробыл у дома Одда Риммена, а последний сигнал принят неподалеку от утеса Велле.

Деятельность полиции в связи с исчезновением в основном ограничилась краткими и активными поисками, а с учетом сильных течений в этом районе никто не удивился, что тело не нашли.

После временных колебаний Эстер решила не ездить на похороны в Лондон, поскольку это явно могло оскорбить друзей и родственников Райана, считавших ее виновной в его смерти. Она сообщила семье Блумберг об этом и о том, что придет на могилу Райана позже.

Одд Риммен писал по-новому пылко. И любил тоже по-новому пылко.

— Давай отметим этот чудесный день бокальчиком, — мог сказать он, пока солнце садилось красно-оранжево-розовым закатом.

Спускался в подвал и приносил пыльную бутылку сидра. Тогда, бывало, он подходил к маленькой, отслужившей свое дровяной печи, спрятанной в тесном уголке, открывал дверцу, просовывал руку и ощупывал холодную сталь «Хеклера и Коха», проводя кончиком пальца по цифрам на стволе.

* * *

— Я беременна, — сказала Эстер.

Стоя у окна на кухне с яблоком в руке, она смотрела на Бискайский залив, тревожное черно-серое небо над которым и одетые в белые рубашки волны знали: вот-вот начнется метель.

Одд отложил ручку. Он писал с самого утра, он на несколько недель сорвал сроки, но главное, он снова писал. И писал хорошо. На самом деле чертовски хорошо.

— Уверена?

— Вполне. — Она положила руку на живот, словно уже чувствовала, как он растет. — Да, точно.

— Да это…

Он подбирал слово. Вдруг словно вернулся творческий кризис. Он знал, что существует лишь одно верное слово. Ситуации ведь как винты, к ним подходит одна, и только одна гайка — надо лишь подольше порыться в ящике, пока ее не найдешь. Последние недели слова лились, открывались — ему не нужно было их искать, и вдруг опустилась кромешная тьма. «Фантастика» — верное слово? Нет, беременность — обыденная вещь, которая удается абсолютному большинству здоровых людей. «Хорошо»? Это прозвучит как сознательное преуменьшение, ироничная, а потому двойная ложь. За те девять месяцев, что они жили вместе, он объяснил ей, что работа — это все, что ей ничто не может помешать, даже она — женщина, которую он любил больше чего-либо (вернее говоря, какой-либо другой женщины). «Катастрофа»? Нет. Он знал, что она хотела детей, если это и не произносилось вслух, то подразумевалось: они не проведут вместе остаток жизни, в какой-то момент ей придется искать того, кто станет отцом ее ребенка/детей. Теперь ей это и так удалось, и она была самостоятельной женщиной, которая отлично справится с ролью матери-одиночки. «Несвоевременно», может быть, но не «катастрофа».

— Это же… — повторил он.

Подозревал ли он ее в том, что она сделала это специально, небрежно отнеслась к противозачаточным таблеткам, чтобы устроить ему проверку? И в таком случае — сработало? Да, блин, сработало. Одд Риммен чувствовал, как сам изумился тому, что он если не обрадовался, то оживился. Ребенок.