Тут Дашка согласилась с Артемом. И подумала, что, возможно, искать не придется, что урод рядышком стоит, наблюдает за реакцией. Он ведь не просто так, по доброте душевной, подарочки дарит, ему любопытненько на Дашкины мучения посмотреть, но вот она, назло всем, мучиться не станет.

– Найдем, – Дашка улыбнулась широко, как могла. – Обязательно найдем.

Прямо сейчас поисками и займется.

Откуда Адам начать просил? С девочки? С биографии?

Двумя часами позже Дашка стояла во дворе и, запрокинув голову, смотрела на крышу. Та терялась в ярком солнечном свете, и в глазах скакали сине-красные круги. Они долго не отпускали Дашку, расплываясь уже по асфальту.

Дашка терла глаза и сквозь разноцветное марево пыталась разглядеть следы недавней трагедии. Асфальт как асфальт, с трещинами и сухой желто-зеленой травой.

Кроме дома, крыши и травы во дворе имелось еще множество объектов, к примеру крупнотелая женщина с выжженными до белизны волосами. У ног ее стоял пластиковый таз с бельем, на шее виднелось ожерелье из прищепок. Женщина действовала неторопливо. Она наклонялась – короткий халатик ее задирался, обнажая белые бедра, – извлекала жгут белья и встряхивала. Жгут расправлялся в тряпицу – наволочку, простыню или же растянутую майку, которая повисала на веревке. Пара прищепок завершали действо. И женщина тянулась за следующим жгутом.

– Здравствуйте, – сказала Дашка. – Скажите, вы ведь здесь живете?

– Ну?

Дашка решила, что ответ утвердительный.

– Тогда вы, наверное, знакомы с Анной Кривошей.

– Анютку? Анютку знаю. – Женщина глянула на Дарью с явным интересом и, пересадив последнюю прищепку на разноцветное платье, предложила: – Прогуляемся?

Гуляла она, как была, в красном халате и домашних тапочках. На тапочках сияли пайетки, а шею дамы змеей обвивала золотая цепь с дешевым пластиковым кулоном.

– И Тоньку знаю… – сказала она, выбравшись из двора. – Они пару лет как переехали. Я аккурат под ними живу. В первый вечер затопили…

Из кармана халатика появилась сигарета, длинная, тонкая, соответствующая образу.

– Ну так и познакомились. Тонька мне сразу деньги совать стала, хотя ж ее вины и не было, если разобраться. Трубу прорвало. А кто виноват, что трубу прорывает? Кто виноват?

И спустя годы этот вопрос продолжал волновать даму.

– Лолка я, Лолита, – с достоинством произнесла дамочка и, оскалив белые керамические зубы, кинула: – Мамочкой работаю. И чтоб ясно было, говорю с тобой только из-за Тоньки.

– Спасибо.

Лолита повернулась и пошла по натоптанной тропе, пересекавшей жиденький газон. Трава росла клочьями, то тут, то там блестели фантики и осколки стекла. А под кустом жимолости Дашка приметила выводок бутылок.

– Он ее в дурку упер. Сказал, что так лучше. Хрена. Она его боялась.

– Кого?

– Муженька бывшего.

Кусты расступились, явив крохотную лавочку: широкая доска на двух пеньках.

– Это еще батя мой сделал, – с гордостью в голосе произнесла Лолита. Места на лавочке для двоих было маловато, и Дашка осталась на ногах. Лола же, вытянув полные, но не утратившие красоты ноги, заговорила:

– Сначала мы так… ну, привет-пока. А потом я приболела… да нет, не то чтоб приболела. Наши терки. Попало мне. Избили так, что дышала еле-еле. А к врачу не пойдешь. И девки, твари, разбежались. А Тонька пришла… выходила… и ничего. Другие-то брезгуют с такой, как я… честные больно. А Тонька – никогда ни словечком. Понимала. Как-то я сама разговор завела, не хотела непоняток. Она меня послушала и говорит: не судите, мол, и судить вас не станут.

– Не судимы будете, – поправила Дашка.

– Точно. Сечешь. Так вот… про что я хотела?

Глаза Лолиты, обведенные лиловыми и желтыми тенями, были пусты.

– Про мужа хотела… видела его раз. Случайно. Он на площадке под квартирой терся. Я шикнула. Ну мало ли… чужой-то. А он ничего, спустился этажом ниже. Вечером Тонька появилась. Белая. Трясется. Несет чушь какую-то, что теперь все. Про какую-то Анькину фотографию. Хрень, правда?

Когтистые пальцы царапали ткань, оставляя на шелке призрачные светлые следы.

– Я ей налила стопочку. Вообще-то она не пьет, а тут выпила. Ну и понесло ее. Наслушалась… да… он ее сумасшедшей делал. Сдать хотел, а не вышло. Ну а как не вышло, то иначе решил.

Лолита, зашвырнув очередную недокуренную сигарету в кусты, сказала:

– Хочешь ее квартиру глянуть? Не думай, мне она после того вечера ключи оставила. На всякий случай. Я думала, что случай-то случаем, но чтоб такой – нет. И Анька нормальная девка… чего с ней вдруг? А этот, который приходил разбираться, нес фигню. Били ее… Ну Тонька пару раз приложила, но по-матерински, без злобы… Тонька не виноватая.

По лестнице Лолита поднималась тяжело, прихрамывая на левую ногу. Остановившись перед дверью с порезанной обивкой, велела:

– Поднимайся выше. Жди. Принесу.

Обещание она сдержала, появилась с ключом, к которому крепился брелок-сердечко.

– А когда вы Антонину в последний раз видели? – Дашка взвесила на ладони ключ.

– Ну… тогда, когда Анька с крыши сиганула.

Дверь оказалась хитрой. Под кожицей дешевого дерматина скрывалась сталь. И замок не такой простой: с массивными штырями и глубокими пазами.

– Она ее в первую же неделю заказала, – пояснила Лола, протискиваясь в прихожую. – Вместе с этим…

В прихожей под зеркалом стоял сейф. Старый железный ящик болотного цвета. Сейф был открыт, а содержимое его – несколько папок, стопка бумажных носовых платков и крем для обуви – доступно к обозрению. Дашка и обозревала. Тщательно прощупывала платки, просматривала папки – счета за квартиру, квитанции и гарантийные талоны на обувь.

Коридор поворачивал, открываясь дверными проемами.

Гостиная. Мягкий уголок советских кровей. Высокий стол и плазменный телевизор. Занавески белые, словно марлевые, покачиваются, хотя окна плотно закрыты.

Спальня. Две кровати. Шкаф. Тумбочки. Плоский черный ящик.

– Там Анькины картинки, – пояснила Лолита.

Дашка ящик все равно открыла, не потому, что Лолите не верила, просто желая познакомиться с рисунками. Светлые акварели. Нежные вуали красок, где лазурь перетекает в малахит, а его то тут, то там прорезают золотые всполохи.

– Красиво? – Лолита заглядывала через плечо. – Вот умела же ж. Вроде ничего такого, но…

Дядя Витя оценил бы. И нашел бы для девчонки место в коллекции человеческих талантов, а рисунок пристроил бы на стену. В бункере множество стен… на тысячу таких рисунков хватит.

И горько оттого, что не будет этой тысячи.